Очень личная книга
Шрифт:
Мне казалось, что я не смогу также уехать в Москву по вполне тривиальной – финансовой – причине. В течение многих лет мы не просто экономили на всем, а по-настоящему голодали, после смерти папы жизнь предстала перед нами особенно суровой и почти безжалостной.
Однако Петр Андреевич думал иначе. Он в свое время закончил Московский университет, учился у лучших биологов своего времени и сохранял отношения со многими ведущими профессорами МГУ. Поэтому для него вопроса о моем дальнейшем образовании не было – я должен поступать в МГУ и только в МГУ, на биологопочвенный факультет.
Я не спорил с ним, но относился к его словам как-то спокойно-легкомысленно. Я знал, что попасть в Москву не смогу хотя бы потому, что денег на билет на поезд мне взять будет неоткуда. Ведь когда мой брат Володя уезжал в Москву, папа еще был жив, условия были совсем другими, да и абитуриентам физтеха проезд в Москву на окончательные экзамены
Но вот наступили выпускные экзамены в школе. Я сдал все их, кроме одного, на пятерки и думал, что получу медаль. Но директриса решила, что давать мне медаль нельзя. Я вообще попал в её глазах в разряд неблагонадежных после того, как на одном из комсомольских собраний в начале 9-го класса пытался выдвинуть в комсомольское бюро школы нового ученика из нашего класса
Владика Кулакова. Я не знал, что его перевели к нам в девятый класс из-за плохого поведения, и кто-то в гороно надеялся, что пламенная коммунистка Борисова добьется от Владика послушания и исправления дурного поведения. А Владик Кулаков, придя к нам, сразу стал учеником номер один (четверок у него вообще, по-моему, не было), и это очень меня воодушевило. Я решил, что только такие замечательные ребята, умницы и спокойные мальчики должны быть в бюро. Поэтому, когда после первого моего выступления Борисова строго, но без аргументации заявила, что Кулаков не может быть выбран в комсомольское бюро, я встал с места и изложил более пространно свое мнение, объяснив, что только таким, как Кулаков, место в управлении комсомольской организацией школы. Борисова снова, не объясняя ничего, мое предложение отвергла.
Мою настырность было бы трудно понять, но был и еще один резон в моем поведении. Дело в том, что за день до собрания Борисова вызвала меня к себе в кабинет и сообщила, что «есть мнение» избрать меня секретарем комсомольской организации школы. Возражать я не стал, но во время собрания уже прикидывал, с кем придется работать в бюро, и думал, что нужны именно такие ребята, как Владик.
Тут надо заметить, что я был наивным и довольно глуповатым существом, потому что, по-видимому, многие вокруг меня что-то о Кулакове знали, а я жил в неведении о его прошлых прегрешениях. А дело-то было простым: Владик, как я узнал много позже, был известен как главарь отъявленных хулиганов, орудовавших в нагорной части города и пользовавшихся дурной славой среди тех, кто с этим хоть как-то сталкивался. Я же ни в чем таком не участвовал, с хулиганами не пересекался, был по горло занят на станции юннатов и в Драматической студии Дворца Пионеров, старался хорошо учиться, а всё другое оставалось вне моего поля зрения. Я видел только одно: наши главные отличники – Морик Фикс, Юра Коротких, Алик Лазарис – убивались, чтобы оставаться отличниками, и если, например, Морик получал за что-то четверку, то на следующий день в школе появлялась его мама, сообщавшая учителю плачущим голосом, что вчера у них были гости, они помешали Морику выучить урок на отлично, и мама просит зачеркнуть нехорошую отметку и спросить его еще раз.
А Владик Кулаков сидел на последней парте, был неразговорчив и даже угрюм, никуда не лез и нигде не выпячивался, а получал пятерку за пятеркой без всякого видимого желания быть впереди.
Поэтому я вылез в третий раз на собрании со своим предложением о Кулакове, после чего меня самого из списка кандидатов в члены бюро вычеркнули, Кулакова туда не включили, а Борисова стала с тех пор относиться ко мне откровенно плохо. В конечном счете по окончании выпускных экзаменов я узнал, что меня наказали: вписали в аттестат зрелости четверки по литературе, рисованию, астрономии и геометрии, лишив тем самым даже серебряной медали.
А Петр Андреевич пришел к маме, и они долго что-то обсуждали. После этого мама сказала мне опечаленным голосом, что доцент Суворов дает мне денег на поездку в Москву, чтобы я мог поступить на биолого-почвенный факультет МГУ. Экзамены в МГУ и еще в нескольких ведущих вузах страны проводили раньше, чем во всех остальных, поэтому надо было выезжать в Москву немедленно. Пришлось маме позвонить в школу и попросить, чтобы мне выдали аттестат зрелости как можно скорее. Маму соединили с Борисовой, та начала интересоваться, почему мне нужен аттестат, как-то в разговоре возникла тема, что и мама, и я являемся пенсионерами Совета Министров РСФСР и получаем эту пенсию как члены семьи старейшего члена партии коммунистов.
– Почему вы не сказали мне, что ваш муж был членом партии с дореволюционным стажем? Мы бы обязательно дали Валерию медаль, и он мог бы поступать в университет без экзаменов, – заявила директриса.
Позже, в течение многих лет мама не раз вспоминала этот омерзительный разговор, а я впервые получил наглядный урок
Суворов купил мне билет на поезд в Москву, и я отправился в столицу. Мама плакала перед моим отъездом, второй её сын выпархивал из-под её опеки, но я решил, что надо и мне попытать свое счастье.
Учеба в Тимирязевской академии и приобщение к научной работе
В июле 1954 г. я поехал в Москву. Первые экзамены в МГУ я сдал на пятерки, однако на последнем – по физике – знаменитый тогда своими антисемитскими выходками Г. А. Бендриков (доцент физфака МГУ, активный и многолетний член парткома этого факультета) поставил всем мальчикам с фамилией, вроде моей, трояки. Секретарю приемной комиссии биофака МГУ О. В. Вальцевой, очевидно, хотелось видеть меня в числе студентов (я представил при сдаче документов несколько грамот, которыми меня награждали за работу юннатом и показал также медаль Всесоюзной сельскохозяйственной выставки), поэтому сразу после экзамена, когда я закрыл за собой дверь экзаменационного класса и стоял, опустошенный, с листком, в котором красовался трояк, она взяла меня за руку и поняла, что у меня подскочила температура. Без лишних слов Ольга Владимировна повела меня в медицинский кабинет, располагавшийся в том же здании на Моховой, врач поставила градусник, убедилась, что у меня действительно высокая температура, и выдала Вальцевой соответствующую справку. После этого мне было сказано, что через два дня я должен подойти к секретарю приемной комиссии университета, доценту-физику Рему Викторовичу Хохлову (будущему академику и ректору МГУ), который выписал мне направление на переэкзаменовку по физике. На мое несчастье я попал опять к Бендрикову. Тот саркастически улыбнулся, увидев направление на повторную сдачу экзамена, и стал расспрашивать, кто мои родители (с употреблением слов «что же это за мохнатая лапа так тебя в университет продавливает?»). Я сказал, что мой папа умер от туберкулеза, а мама работает уборщицей в Домах Коммуны, в которых мы живем в Горьком, но объяснения не помогли, тройка была выставлена мне снова. С мечтой об учебе в Московском университете пришлось расстаться. Тогда Ольга Владимировна Вальцева пришла со мной снова к Хохлову. Тот поговорил со мной, поразив удивительной мягкостью и сердечностью, и узнав от Вальцевой про медаль, посоветовал мне поехать в Министерство высшего образования в Центральную приемную комиссию, работавшую в тот год при министерстве. На основании полученных отметок комиссия могла направить абитуриентов в какой-то другой вуз, где и экзамены были на две недели позже, и таких высоких требований для поступающих не было. Я пришел в эту комиссию.
Таких, как я, абитуриентов, явилось в тот день немного, а весь огромный зал в здании министерства на Трубной площади заполонили мамы не прошедших в МГУ или физтех. Всех принимал заместитель министра образования М.А. Прокофьев [10] . Он сидел на сцене зала, а мамы по одной поднимались на сцену и объясняли ему суть их просьбы. Я просидел почти до шести вечера и только тогда смог подойти к заместителю министра. Я показал ему отметки за сданные экзамены, а также грамоты за мои юннатские достижения и медаль ВСХВ за улучшение агротехники выращивания картофеля, и мне через несколько дней выдали направление для зачисления в Московскую сельскохозяйственную академию имени К. А. Тимирязева.
10
Михаил Алексеевич Прокофьев (1901–1999) – член-корреспондент АН СССР (с 1966), действительный член АПН СССР (1967), специалист в области химии биополимеров и других природных соединений. В 1959–1965 гг. первый заместитель министра высшего и среднего специального образования СССР, с мая 1966 г. – министр просвещения РСФСР, с декабря того же года – министр просвещения СССР, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР.
Академия была первоклассным вузом со старыми, еще дореволюционными традициями и удивительно сильным составом профессоров. Через пару месяцев после начала занятий один из доцентов, который вел занятия по ботанике в нашей группе, Владимир Николаевич Исаии, обратил внимание на то, что у меня есть навыки приемов микроскопирования, приготовления анатомических препаратов, зарисовки того, что видно в микроскоп. Он расспросил меня, откуда мне эти приемы известны, а, выслушав объяснение об учебе у Петра Андреевича Суворова, пригласил меня прийти к нему после занятий в его кабинет. Он рассказал, что занимается исследованием растений семейства тыквенных, и предложил заняться теми вопросами, которые были бы мне посильны. Так я начал готовиться к изучению анатомического строения кожуры семян тыквенных.