Очень личная книга
Шрифт:
Однажды мы с ним оказались в лаборатории поздним вечером перед 7 ноября – тогдашним главным праздником в СССР – днем большевистского переворота 1917 г., который торжественно величали днем Великой Октябрьской социалистической революции. Курс почвоведения тогда читал нам академик ВАСХНИЛ В. П. Бушинский, которого в официальных разговорах начальства именовали чуть ли не крупнейшим советским ученым, не забывая вспоминать, что он – непосредственный участник взятия Зимнего дворца большевистским отрядом в Петрограде в ночь на 7 ноября 1917 г. Лекции Бушинский читал не просто примитивно, а как-то уж совсем безграмотно, постоянно напирая на чисто политический тезис, что советская школа почвоведов В. Р. Вильямса противостоит американской школе почвоведения.
Я спросил Гунара: «Может быть, я чего-то попросту не
– Ну, еще время не совсем позднее. Давайте-ка я позвоню Бушинскому и задам ему какой-нибудь самый примитивный вопрос по науке, по его узкой специальности. Ответа на него он не даст, а начнет разглагольствовать о том, как они брали Зимний.
В комнате, где мы сидели, два телефонных аппарата на разных столах были подсоединены к одному телефонному выходу (как говорили – были параллельными), Иван Исидорович набрал домашний телефон Бушинского, я взял другую трубку и услышал, как Иван Исидорович спросил:
– Владимир Петрович! Мы вот тут сидим в лаборатории со студентом и забыли формулу угольной кислоты. Будьте так добры, подскажите нам химическую формулу этого главного для почвоведов вещества.
Бушинский формулы не назвал, а стал и вправду выговаривать Гунару, что в вечер, когда все празднуют годовщину Великой Октябрьской революции, более правильно не о формулах заботиться, а о значении социалистической революции думать, и стал действительно витийствовать об участии в штурме Зимнего. Спустя лет тридцать, я прочел, что историки, изучив материалы тех лет, определили однозначно, что никакого штурма не было и разговоры о нем были пропагандистской уткой большевиков.
С американским фермером Хэнком Уайтом, студентом Владимиром Бронниковым и ответственным секретарем газеты «Тимирязевец» Николаем Ивановичем Кузнецовым во время посещения фермерами из Техаса Московской сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. 1956 г.
Гунар читал нам в 1956 г. курс физиологии растений, и в тот год проблески уважения к разгромленной в СССР генетике и только еще зарождавшейся биофизике (которую Лысенко уже успел объявить чуждой биологии) начали явственно прорываться даже на лекциях студентам, читавшихся разными профессорами академии. А уж Иван Исидорович – ученик академика Д. И. Прянишникова, открыто и смело отвергавшего при жизни ненаучные домыслы Лысенко, – следовал своему учителю. В лекциях Гунара ошибки Лысенко и его сторонников разбирались подробно.
Непосредственный руководитель моей работы на кафедре, Яков Моисеевич Геллерман, предложил мне изучать влияние высоких доз удобрений на анатомию проводящих систем кукурузы. Хотя выполненная работа была удостоена снова второй премии академии (в 1958 г. мы опубликовали с Андреем Морозкиным – одним из студентов нашей группы, которого я привлек к работе над этой темой, большую статью), но, на мой взгляд, это исследование не было столь интересным, как моя первая работа.
Мне очень хотелось, чтобы какую-то из моих работ представили на всесоюзный конкурс студенческих научных работ, но тимирязевские руководители вообще, по-моему, не участвовали в этих общесоюзных соревнованиях. Каково же было мое восхищение Владиком Кулаковым, когда, придя к нему домой в один из приездов в Горький, я обнаружил под стеклом на письменном столе грамоту победителя Всесоюзного конкурса научных работ студентов!
С первого курса я старательно занимался английским языком, и однажды мне представилась возможность проверить свои знания на практике. В академию приехала делегация американских фермеров, и наш ректор Григорий Матвеевич Лоза, знавший, что я могу с грехом пополам изъясняться по-английски, пригласил меня присоединиться к тем, кто принимал американцев в Тимирязевке. Так, целый день я впервые в жизни провел с настоящими американцами, рассказывал им об академии, о своей научной работе. Мы посетили
Интерес к генетике у меня разгорался всё больше. Я пристрастился к чтению генетической литературы, которую добывал всеми способами. В библиотеках публикации по генетике достать было нельзя, все учебники и книги были изъяты после 1948 г., на полках стояли только куцые брошюры лысенковцев, учебник Н. В. Турбина и пухлая «Агробиология» Лысенко, однако ситуация в стране после смерти Сталина в 1953 г. стала меняться и появились возможности для возрождения в СССР генетических исследований.
< image l:href="#"/>Прощальный снимок в Тимирязевской академии перед моим уходом в МГУ: стоят (слева направо) Егоров Александр Яковлевич, Перов Николай Николаевич, Санин Михаил Арсеньевич, Решетников Владимир Николаевич; сидят (слева направо) – Лятохо Геннадий Прокофьевич, Сойфер Валерий Николаевич, Дирюшкин Юрий Александрович, Ракитин Александр Юрьевич. 29 ноября 1957 г.
Как я уже упоминал, в Тимирязевской академии отношение к Лысенко было в целом резко отрицательным. На агрономическом факультете работал академик ВАСХНИЛ П. Н. Константинов – выдающийся специалист в области селекции растений, который еще в 1939–1948 гг., до воцарения Лысенко в агрономической и биологических науках, резко отрицательно отзывался о его взглядах и работах. На агрохимическом факультете работали выдающиеся ученые, в основном ученики Д. Н. Прянишникова, которые не просто отвергали догмы лысенковщины, но и активно способствовали научному развенчанию этого лжеучения. Академик В. М. Клечковский, например, создал лабораторию по использованию меченых атомов в агрохимии, и было известно, что он – антипод Лысенко. На нашем факультете академик В. И. Эделыптейн с присущим ему изяществом высмеивал потуги лидера мичуринцев на какую-то самобытность в науке. И. И. Гунар на лекциях студентам открыто отвергал выводы Лысенко и его приспешников. В целом в Тимирязевке Лысенко, который заведовал кафедрой селекции зерновых культур, приходилось нелегко, и он даже избегал появляться на заседаниях Ученого совета академии. За него стояли горой только странные люди – представители парторганизации большевиков, руководители и преподаватели военной кафедры, а также ряд второстепенных преподавателей низшего звена. Если в МГУ Лысенко представляли студентам как бога и царя, то в Тимирязевке его таковым не считали.
Трудности, возникшие у меня на кафедре военного дела
Если уж я упомянул кафедру военного дела, то надо рассказать подробнее об отношении руководства этой кафедры ко мне, потому что в значительной мере из-за моего собственного характера, а частично из-за устоявшихся на этой кафедре традиций, я немало претерпел в свои студенческие годы. Я хочу прежде всего вспомнить историю моего «грехопадения», инспирированную отношением моего дяди Толи к снабженцам (а готовили на военной кафедре ТСХА именно «офицеров тыла» или «снабженцев», как их дядя Толя называл).
Итак, однажды, когда я приехал на каникулы в Горький, дядя Толя спросил меня, учат ли нас в академии военному делу, и остался удовлетворенным, когда я ответил, что, конечно, у нас есть военная кафедра и мы проходим военное дело.
– А какова ваша специализация? – спросил он.
– Служба тыла, то есть интендантская служба.
– А-а-а! – разочарованно протянул он и, с видимым преимуществом боевого вояки перед «обозной крысой», добавил, глядя в пол, – «погон белый, шея красная». Смысл этой поговорки раскрывался просто: у офицеров интендантской службы погоны действительно были белыми, а не золотыми, серебряными, зелеными или синими, а благодаря доступу к съестному, у снабженцев никогда не наблюдалась бледность кожных покровов, а, напротив, шея розовела и лоснилась. Как шутил один мой знакомый: «Кто держит ложку, тот её и облизывает».