Очень личная книга
Шрифт:
Мой школьный друг – народный артист Роман Филиппов
В студии вместе со мной был еще один ученик из нашей школы – Рома Филиппов. Он был сыном Заслуженного Артиста РСФСР, был явно талантлив (в папу?), говорил почти что басом, был крупен в размерах, весел и порой даже разудало весел. После того как Татьяна Петровна несколько раз приводила его в смущение своими вопросами о непонятных для нас словах, Рома стал носить с собой маленький словарь иностранных слов и при всех встречах ошарашивал меня вопросами о неизвестных мне словах.
Летом по окончании девятого
Пашенная заняла место Татьяны Петровны в кресле по центру нашего репетиционного зальчика, в руках у нее также был карандаш, но теперь он исполнял иную роль. Если надо было остановить очередного абитуриента, рассказывавшего, как водится, маленький рассказик, басню или монолог, она стуком карандаша прерывала его и произносила своим могучим грудным голосом: «Спасибо. Садись», – или задавала какие-то вопросы.
Когда я отчитал своё, Вера Николаевна проговорила:
– Всё бы ничего, но ты картавишь. В каком ты классе учишься?
Я ответил, что перешел в десятый.
– А, тогда еще есть время. Я дам тебе телефон логопеда в Горьком, ты походишь к ней и исправишь произношение, а в следующем году приедешь летом в Москву и сдашь мне еще раз экзамены.
Мой ответ на это предложение очень Пашенную удивил. Я сказал, что сдавал этот экзамен здесь, как и все студийцы, но в артисты идти не хочу, а собираюсь стать биологом. Сидевшая рядом Татьяна Петровна рассказала гостье, что я, помимо нашей студии, также занимаюсь на областной станции юннатов, что выращиваю картофель и собираюсь учиться дальше на биолога.
– Ну, тогда картавь и дальше, – милостиво разрешила великая артистка. (От своего дефекта я освободился, как мне помнится, на втором или третьем курсе Тимирязевской академии и стал произносить букву «Р» без запинки.)
В свой класс Пашенная взяла из наших студийцев только Рому Филиппова. Мы дружили с ним в школе, однажды даже разучили для школьного вечера дуэт «Нелюдимо наше море, день и ночь шумит оно…».
Рома был склонен к шуткам. Например, позади нашей школы располагался зажатый между окрестными домами Мытный рынок, на котором крестьяне торговали картофелем, овощами и фруктами. Здание школы было построено еще при царе, потолки были пятишестиметровой высоты, классы просторными, высоченные окна выходили и на главную площадь города и на рынок. Окна туалетов глядели именно на рынок. Однажды Рома, встав на подоконник в туалете (а стены школы были, наверное, метровой ширины) и привстав на носках ног, дотянулся до форточки, открыл её и рявкнул во всю силу своим могучим басом:
– Алябьев. Соловей. Исполняет Поль Робсон.
Очумев от страшного рыка над головой, не понимая произнесенных слов, но изрядно напугавшись
Однажды мы шли с ним по длинному коридору нашей школы, когда увидели впереди милейшую Евгению Александровну Гладкову. Рома прибавил шагу, приложил палец ко рту, показывая мне, что надо помалкивать, мы подошли сзади к невысокой учительнице, и вдруг Рома рявкнул над её головой во всё горло басом:
– Здр-р-р-а-а-вствуйте, Ев-в-гения Алекс-а-а-ндровна!!!
Бедная учительница чуть ли не упала от такого приветствия.
Я знал, что она любила Рому и он относился с нескрываемой симпатией к ней, но энергия била из него, а заводясь, он уже не мог себя контролировать. Он и на самом деле был натурой артистической и импульсивной.
С осени следующего за окончанием школы года мы нередко с ним встречались в Москве, иногда я приезжал в Щепкинское училище. Однажды, когда мы стояли на лестнице с Ромой и старшим Соломиным, по-моему, учившимся с ним в одном классе, из-за спины к нам подошла Вера Николаевна, увидела и вспомнила меня и сказала своим ученикам:
– Вот, он – умнее вас. Вам еще сколько надо сделать, чтобы выбиться в люди, а он на прочной земле, еще года три, и он будет специалистом. А наше дело тяжелое.
К слову сказать, оба ученика оправдали её доверие. И Филиппов, и Юрий Соломин стали Народными Артистами, снимались в десятках фильмов, Рома играл на сцене Малого театра Аркашу Несчастливцева в паре с Игорем Ильинским в пьесе Островского, снимался в кино в «Трех толстяках», «Бриллиантовой руке», «Джентльменах удачи», «Стариках-разбойниках», «Двенадцати стульях» и других, фразы, произнесенные Романом Сергеевичем, – «Ты зачем усы сбрил, дурик?» или «Деточка, а вам не кажется, что ваше место возле параши?» – стали крылатыми. Неудивительно, что он был известен миллионам людей в стране, которые всегда узнавали басовитого и широкоплечего Народного Артиста Филиппова. Сам он относился к своей работе серьезно, хотя один раз сказал мне задумчиво:
– Я посмотрю-посмотрю, да и попробую повторить успех Артура Эйзена. Уйду в певцы. Стану петь в Большом. Ведь у меня голос неплохой, да и со слухом вроде бы всё в порядке.
По окончании Щепкинского училища Рому оставили в Малом театре. Его замечательные актерские данные, могучая фигура, густой бас и несомненный талант перевоплощения помогали ему получать хорошие роли. Он рос и продвигался, но однажды я столкнулся с ним на Сретенке и увидел его не просто опечаленным, а каким-то убитым.
– Рома, что стряслось? – спросил я.
– Меня выперли из Малого, – сообщил он.
– Господи, Рома, за что? – спросил я.
– Позавчера в театре было профсоюзное собрание, я встал и спросил, нельзя ли мне повысить зарплату? Я сказал, что наша замечательная Александра Александровна Яблочкина, девяностолетняя народная артистка, божий одуванчик, дай ей Бог здоровья, получает двести двадцать рублей в месяц, а мне, молодому, здоровому, которому, чтобы хорошо поужинать, надо две поллитры на грудь принять, платят несчастные сто двадцать. На следующий день меня и выперли.