Очень личная книга
Шрифт:
Вскоре Рома устроился в Московский передвижной драматический театр, а через год я увидел его на экране телевизора среди членов жюри конкурса Клуба Веселых и Находчивых, проходившего в столице Белоруссии Минске. Он был назван Заслуженным Артистом БССР. А еще через пару лет он снова вернулся в Малый театр.
В 1990 г. я получил подписанное Вацлавом Гавелом приглашение принять участие в учредительском съезде Европейского Клуба Культуры. Я уже жил в пригороде Вашингтона в США и в приглашении именовался представителем от Северо-Американского континента. Я приехал с женой в Прагу, начались заседания, и там в один из дней я оказался за одним столом с известным театральным деятелем из СССР, который был, как он сказал, дружен с Ромой и, оказывается, слышал от него рассказы обо мне. Мы договорились встретиться, как только я приеду в СССР. Но когда я там оказался, везший меня из аэропорта шофер сказал с печалью в голосе, что вот ведь беда, жизнь стала тяжелой, и народ умирает. Например,
Юмористы среди горьковских интеллектуалов
В школьные годы, приходя почти ежедневно по вечерам в горьковскую Ленинскую библиотеку, я впервые столкнулся с весьма необычной формой самиздата. Собственно, самиздата как формы распространения среди друзей и знакомых литературных произведений, не прошедших официальную цензуру и напечатанных на машинке или переписанных от руки, еще не существовало. Только много позднее стало известно, что некоторые писатели и ученые отваживались создавать «крамольные» тексты и прятали их от чужих глаз (позднее появилось выражение – «писали в стол»). Любую критическую мысль, любое противостояние официальной идеологии власти жестко подавляли. После речей А. А. Жданова о «неверной позиции» литераторов, композиторов, философов и историков большинство советских интеллектуалов уже боялись и подумать о публичном выражении «несвоевременных» мыслей. Устои коммунизма еще казались незыблемыми, порядки строго и навсегда определенными, и перечить им никто не мог. Но посещения Ленинской библиотеки в Горьком потрясли меня именно этой «отвязанностью» шутников-интеллектуалов.
На втором этаже научных залов был мужской туалет, в котором на внутренних сторонах белых дверей кабинок шутники рисовали цветными карандашами картинки и шаржи, а между ними размещали разнузданные стишки и афоризмы. Всего в этом туалете было три кабинки, на центральной из них неизменно появлялось написанное крупными буквами название «настенной газеты» – «Голос унитаза» и номер очередного «выпуска», а затем почти до пола шли строки стихотворений или смешные рисунки. Творчество продолжалось и на внутренних сторонах двух других дверей. Одно такое произведение, в котором отдавалось должное печатному органу областной комсомольской организации, газете «Ленинская смена», навсегда засело в мою память с тех школьных лет:
Стыд-позор па всю Европу,Кто вытирает пальцем…Для пальца есть всегда замена:Газета «Ленинская смена».Я помню, что именно смелость авторов этой «стенгазеты» потрясла меня более всего. Очередные выпуски сатирического «Голоса унитаза» оставались на дверях обычно день или два. Потом их кто-то аккуратно смывал или стирал (несмываемых фломастеров, используемых сегодня граффити, еще не существовало), но через пару дней и название газеты, и новые «произведения» оказывались нанесенными на стенки дверей и номер этой «газеты» обновлялся.
Представляю, как бесились чины из НКВД города Горького, пытаясь отследить авторов вольнодумства в таком малопочтенном месте. Но уверен, что я был не единственным читателем, методично запиравшемся внутри каждого из трех отхожих мест, чтобы прочесть «стенгазету» от первой полосы до последней.
Неожиданно я становлюсь юннатом
После увольнения папы из армии и возвращения из Бутурлино в 1942 г. наша семейная жизнь была бы счастливой, если бы не одно обстоятельство: мы бедствовали финансово. В те годы все простые советские служащие жили неважно, ходили плохо одетыми, недоедали, а то и попросту голодали. Начальство подкармливалось в закрытых для остальных распределителях пищевых товаров, а большинство жителей страны испытывало тяготы. Для нашей семьи особенно голодными выдались 1947 и 1948 г. Пожалуй, даже во время войны продовольственные карточки «отоваривали» лучше, чем в 1947 г. – самом неурожайном после Второй мировой войны.
Это многолетнее полуголодное существование помогло мне парадоксальным образом и профессию выбрать, и поддержать нашу с мамой жизнь. В шестом классе (шел 1949 г.) к нам пришла заменить на несколько уроков нашу учительницу биологии Антонину Дмитриевну строгая дама. Она сразу объявила, что работает директором Горьковской областной станции юных натуралистов, что те, кто запишутся в юннаты, получат участок в пятьдесят квадратных метров земли (участки располагались на границе города, и туда легко было добираться на трамвае), и всё, что юннаты вырастят, отдадут им полностью. Я тут же спросил, а можно ли выращивать картошку (она почиталась мною как самый важный продукт питания). «Конечно», – ответила директор станции, и я немедленно записался.
Я проводил всё лето на моей делянке, стараясь вырастить как можно больший урожай. Я вовремя удобрял посадки, рыхлил междурядья, два или
Осенью на поле в установленный заранее день приезжали юннаты, работники станции приносили мешки, весы, собиралось станционное начальство. Те, кто выращивал картофель, выкапывали клубни, те, кто растил капусту, срезали кочаны. Потом каждый тащил свои мешки к весам, начальство придирчиво следило за тем, как взвешивают урожай, и фиксировало результаты взвешивания. Наконец, подводили итоги года, и каждый юннат мог увезти всё, им выращенное. Теперь каждый год осенью я собирал по пять-шесть мешков картофеля с моих пятидесяти метров, дядя Толя помогал тем, что выделял для перевозки урожая ДОСААФовскую лошадь с повозкой, и этот картофель был важен для нашего пропитания.
Уже на второй год работы юннатом я, как определили наши начальники, собрал самый большой урожай картофеля в СССР (в пересчете на гектар). Меня стали замечать, пригласили на две конференции комсомольцев области и заставили рассказать, как я этого добился.
В 1951 г. мне прислали из Москвы письмо, извещавшее от имени оргкомитета Всесоюзной сельскохозяйственной выставки – ВСХВ, которую позже переименовали в ВДНХ, что за результат по выращиванию картофеля я награжден медалью ВСХВ и что меня приглашают приехать в августе в Москву на эту выставку, оплатят мой проезд в столицу и проживание там в течение нескольких дней. В каникулы после окончания восьмого класса эта поездка состоялась. Вместе со мной поехала руководительница нашей группы юннатов, замечательный педагог и прекрасный человек – Ирина Николаевна Самарина. В эти дни на выставку было приглашено еще несколько юннатов, приехавших из разных юннатских станций страны. В Москве мне вручили медаль ВСХВ, красивую грамоту, я выступал на созванной пресс-конференции, а по её окончании меня подвели к профессору Тимирязевской Академии Виталию Ивановичу Эделыптейну, ставшему позже почетным академиком ВАСХНИЛ. Он был самым крупным специалистом по овощеводству в стране. Он расспросил меня о том, как я учусь, чем интересуюсь, предложил мне писать ему о своих делах, и на протяжении последующих двух лет, пока я учился в школе, мы несколько раз обменялись письмами. Позже он внимательно следил за моей учебой в Тимирязевской академии и привечал меня. В последующие два года меня снова утверждали участником ВСХВ, и следует признать, что станция юннатов предопределила в значительной степени мой интерес к биологии.
Как я решил стать биологом
Другим мощнейшим фактором в развитии этого интереса стало знакомство, переросшее затем в многолетнюю дружбу, с доцентом Горьковского университета Петром Андреевичем Суворовым. Та же Ирина Николаевна Самарина с 1-го по 7-е августа 1953 г. привезла группу своих питомцев на биостанцию Горьковского университета, расположенную в Арзамасской области на берегу системы озер, объединенных общим именем «Старая Пустынь». Это был заповедный край, леса вокруг озер были полны живности, приозерные луга сохраняли все виды растений, произрастающих в диком состоянии, на озерах гнездились разнообразные птицы, в том же месте жило несколько популяций бобров. На берегу озера Великого были выстроены деревянные дома для преподавателей университета и приезжающих на летнюю практику студентов-биологов. Нам тоже отвели места в этих домах, и началась оставшаяся навсегда в моей памяти неделя первых серьезных лекций, прочитанных преподавателями университета. Нас повезли на лодках по озерам и организовали лекцию о рыбах, населяющих водные системы Арзамасской и Горьковской областей, впервые с лодок мы увидели вблизи, в каких-то двух-трех метрах от нас, хатки бобров, обитающих здесь, и завалы огромных деревьев, подгрызенных бобрами. Стволы были свалены бобрами удивительно разумно и создавали нужные животным заводи, в которых они промышляли в поисках пищи.
Но самое глубокое впечатление на меня произвела лекция о дереворазрушающих грибах. Её читал нам часа два крепкий коренастый преподаватель с гладко выбритой головой и приятным голосом. Его лекция была посвящена вопросу, прежде мне совершенно незнакомому. Впервые я узнал о цикле развития грибов, поселяющихся на деревьях и поражающих их. Я, конечно, и раньше видел наросты на деревьях, но не знал, как формируется мицелий грибов, как последний использует сосудистую систему деревьев, как образуется тело гриба, сколь разнообразными бывают семейства фитопатогенных грибов. На всю жизнь с той лекции у меня осели в памяти латинские названия наиболее часто встречающихся в наших лесах представителей рода Fomes – Forties fomentarius и Fomes igniarius. Я стеснялся поначалу задавать вопросы этому преподавателю, но все два часа старался быть к нему поближе и записывать его рассказ.