Один день неизвестного поэта
Шрифт:
Много читающих в нашем вагоне. Но только читают
больше муру: на кричащих обложках рисунки бандитов,
сыщиков, женщин в любовной истоме, мужчин в черных шляпах...
Вот Достоевского парень читает. Ну, есть же нормальный...
Как-то недавно увидел тут Рейна в метро. Ну, поэта.
Нравится мне он. Есть люди, которые с первого взгляда
вам симпатичны становятся. Помню, у Литинститута
я с ним столкнулся
от удовольствия видеть его, протянул он мне руку,
очень сердечно пожал, я ж двумя уцепился руками
в руку его и не знаю чему улыбался. "Недавно
я из Америки", - Рейн мне сказал вдруг. "Отлично", - заметил
я. "У тебя новый шарфик?" "Ага". "Ну, пока. И запомни:
все хорошо у тебя". Вот такая беседа смешная.
Поезд чуть-чуть притормаживать начал, а после и вовсе
остановился в туннеле меж станциями "Павелецкой" -
"Автозаводской". Сквозь стекла вагона теперь непривычно
видеть бетонные плиты статично застывшие, трещин
и облупившейся белой известки следы на них, трубы
скрывшие, видно, электропроводку, какие-то цифры
на потемневшей от времени влажной плите, что наверно
были написаны кем-то не зря красной масляной краской.
И тишина. Непривычная, так что заложит и уши
в первый момент, тишина. Постепенно различные звуки
слух ваш наполнят: шуршанье газеты, мужской полушепот,
кашель короткий; глубокий, досадливый выдох старушки
и бормотанье ее, громкий смех двух подростков, и снова
всех тишина, как волна, накрывает. Минута проходит,
а мы на месте стоим, время тянется медленно очень,
уж нетерпенье людей возрастает: кряхтят, выдыхают
с явной досадой, глядят на часы, кто-то, словно бы в пику,
с окаменевшим лицом продолжает сидеть иль читает,
но по тому, как лицо каменеет, становится ясно,
что все труднее и им подавить нетерпенье. Один лишь
пьяный мужчина с блаженной улыбкою спит, развалившись
с края сидения. Клаустрофобия в сердце все глубже
корни пускает: мутнеет в глазах, ощущенье такое,
что потеряю сознанье. Усилием воли пытаюсь,
как дзен-буддист, оттолкнуть и рассеять трусливые мысли,
сосредоточив пустое сознанье на собственном духе.
Вроде слегка удается. Яснеет мой взгляд. Наконец-то
затарахтела, включивши мотор, электричка. А значит,
Душно, однако. Вспотела спина у меня. Ненавижу
пот ощущать под одеждой: такое премерзкое чувство.
Есть философия целая, где гармоничная личность
главной задачей считает своей не потеть. У даосов,
кажется, это считается верхом владения духом.
Или скорей дзен-буддисты об этом трактаты писали.
Больше похоже на них. Да, когда-то и я просветленье
главным считал в этой жизни. Но все в этой жизни проходит.
Лишь остается субъект, то есть вы. Благодать отступает.
И вы один на один остаетесь с реальностью тою,
что матерьяльной и низкой зовется, однако реальность
эта так плотно вокруг обступает вас, так подавляет
ваше сознанье, что ужас пронзит вашу душу, а дальше
личность должна возмутиться, поддавшись инстинктам животным,
чтоб сохранить свое эго. И тут время действий настало.
Дальше вы выстроить жизнь попытаться должны свою. Лучше
снова учиться начать у реальности новой и жесткой.
ГЛАВКА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Поезд, чуть дернувшись, начал движенье. Ну вот, слава Богу.
Надо еще в магазин мне зайти и купить хоть сосисок,
чтобы недолго возиться и ужин быстрей приготовить.
Если же очередь будет, стоять неохота, пельмени,
может, возьму. И сметану. Посмотрим. Пустой холодильник
или там все-таки что-то найдется? Не помню. Вчера я
что покупал? Да и был ли вчера в магазине? Как будто
был. Точно был. Покупал... Покупал вчера мясо. Ну, точно.
Грамм где-то триста азу, но вчера же и съел все с картошкой.
Да, надо что-то купить. Наконец-то уже подъезжаем.
"Вы не выходите?" "Нет". Всегда мало выходят на этой
станции после работы, когда возвращаюсь. Увидел
на ровной глади стекла отраженье свое, - возле двери
уж оказался, протиснувшись между телами. Невольно
взгляд опустил, заморгал и скосил его вправо и долу.
Что там искать, в отраженье? Посредственность только видна там.
Вспомнил другой взгляд: глубокий и с бархатным блеском,
что я поймал как-то в зеркале, глядя в свое отраженье;
сам подивился тогда. А теперь то осталося в прошлом.