Одиннадцать сердец
Шрифт:
Эшер замер, глядя на шкатулку. Ему одновременно хотелось открыть ее, и при этом он боялся увидеть старые вещи, принадлежащие женщине, которую он никогда не знал. Женщине, которая дала ему жизнь. Он мог ее любить, если бы жизнь сложилась иначе, и быть ею любимым.
— Можешь открыть ее, когда будешь готов, — понимающе сказал Хеленикус, пододвигая шкатулку ближе. — Я просто хочу, чтобы это было у тебя.
Эшер кивнул и взял шкатулку в руки. В уме вертелось странная мысль, что стоит ему открыть эту шкатулку, как чувства внутри него взорвутся. Он увидит вещи, в котором заключено прошлое без будущего. Вещи,
— А что случилось потом? — спросил Эшер, не отдавая отчета тому, как изменился его голос. Тот стал глухим, будто исходил из пустого сосуда. — После того, как раскололось племя? Алинария говорила, что отец умер…
Эшер опустил глаза на шкатулку, чтобы не видеть сочувствие в глазах Хеленикуса.
— После раскола я его не видел много-много лет. Он ушел вглубь леса с остатками нашего клана, пытаясь вычеркнуть свое прошлое, начать жизнь с чистого листа. Четырнадцать лет после раскола до нас дошла весть, что Алварикус погиб из-за несчастного случая на охоте. Он победил свирепого зверя, который напал на племя, но тот успел его укусить и заразил какой-то неприятной болезнью. Никакая магия и травы не смогли излечить его. На церемонии, на которую нас пригласили, я слышал, что он сам не особо и пытался вылечиться. Выливал мази, до последнего скрывал боль.
— Он хотел умереть… — кивнул Эшер, поражаясь, с каким спокойствием говорит это. Хеленикус удивленно посмотрел на юношу перед собой. В этот миг он узнал Алварикуса. Синие стеклянные глаза, опущенные уголки губ. Почему-то именно в горечи сын больше всего походил на отца. Хеленикус не мог знать, но предположил, что в минуты счастья Эшер похож на Нассарию. Шаман не ошибался.
— Хотел ли Алварикус умереть? Не могу сказать. Знаю лишь, что жизнь бывает довольно сурова ко всем нам. Но теперь, надеюсь, что ты обретешь тут то, что должно было быть с тобою всегда. Дом и семью. Не думай, что мы не примем тебя, дескать ты лишь наполовину принадлежишь к древним. Это чепуха. Проклятья дуан-расо не существует, а если иначе, то пускай Элипсона заберет мою жизнь в эту же секунду!
Голос Хеленикуса вихрем прошелся по пустому залу. Чуть колыхнулись огоньки свечей, и Эшер вздрогнул от холода мурашек, пробежавших по его телу. Но Хеленикус сидел перед ним живой и здоровый и в это мгновение, и после. Эшеру была ближе по вере богиня людей Титания, чем Элипсона, но в этот миг в его сознании ярко горело, что за такие громкие слова Хеленикус действительно мог бы поплатиться.
— Видишь, Эшер, я жив, — улыбнулся Хеленикус.
— Но дело не только в проклятье, — неуверенно сказал Эшер. — Примут ли меня, помня о том, что сделал мой отец?… И вообще. Я так мало знаю о древних. Найду ли я здесь свое место?
— А ты постарайся, — шаман положил руку ему на плечо. — Откройся своим собратьям. Сам не заметишь, как станешь им братом.
Натянутая улыбка появилась на устах Эшера. Если бы и правда все было так легко.
— Ладно, — кивнул маг. — Что-то еще, или я могу идти?
Хеленикус нахмурился, будто собирался сказать что-то еще, а затем покачал головой.
— Нет, это все. Удачного пути, Эшер. Все получится.
И с этими наставлениями Эшер покинул зал.
??????????????????????????
Он не спал всю ночь,
И все-таки, когда появилось рассветное солнце, и до отправки оставалось чуть больше часа, Эшер взял шкатулку в руки и быстро открыл ее, пытаясь ни о чем не раздумывать больше.
Внутри он обнаружил маленькую золотую брошку, медальон и заколку. Вещи, которые могли принадлежать только молодой девушке, которая лишь недавно была ребёнком. Эшер прикинул в уме и понял, что уже должен был быть старше своей матери. Эта мысль заставила и без того встревоженный организм вздрогнуть сильнее. Он прожил больше, чем она!
Молодой маг поочередно вытаскивал вещи из шкатулки. Брошь была маленькая, походила на монетку. На ней была изображена рельефная лилия. Эшер пальцем очертил линии цветка, а затем взял следующую вещь.
Заколка в виде стрекозы. Яркая и сияющая, как будто двадцать с лишним лет не убили ее света. Она как будто была рада, наконец, освободиться из темной шкатулки и снова очнуться в чьих-то руках. Эшер представил, как ею закалывали черные волосы. Явственно увидел, как Несса убегает вместе с молодым древним в лес, и заколка чуть покачивается на бегу, как будто стрекоза пытается взлететь по-настоящему.
Глядя на эти вещи Эшер неосознанно оказался на границы времен. Прошлое было так рядом, было достаточно протянуть руку, чтобы провалиться в те далекие времена. Ощутить запах весны, юную надежду и жажду жизни. Эшер сквозь толщу времени видел двоих молодых людей, что держались за руки и бежали вперед, вглубь леса, полностью забыв про то, что один из них человек, а другой — древний. Существует лишь любовь. Огромная, как мир. И как же больно должно было быть Алварикусу, когда он потерял ее!
«Отец, ты так же держал эти вещи в руках, смотрел на них и понимал, что больше никогда не увидишь ее?»
Боль пронзила его сердце. Эшер чувствовал, что щеки стали влажными от слез, но он не обращал на этого никакого внимания. Он словно покинул собственное тело, оказался в мире, куда попадает сознание людей в моменты творческих порывов, во время погружения в работу, в мире, где хранятся воспоминания. Он оторвался от земли, и его душа бороздила просторы этого места. Была ли это Черта или что-то другое? Эшер не мог думать об этом, другим было заполнено его сознание.
Он чувствовал их двоих, совсем рядом. Его мать и его отец. В левой руке Эшер держал заколку, и слева видел двух молодых людей, еще недавно бывших детьми. Еще не познавших тоски, горечи и боли. В правой он держал брошь, и справа же он видел души матери и отца. Сквозь туман, который рассеивал все, что выходит за границы сознания, он не мог различить ни улыбок, ни слез. Но он слышал их голоса где-то в своем сердце. Обычно он мыслил рационально, и в другой бы раз мог решить, что все это придумал, но сейчас он ощущал, что все это взаправду. Он чувствовал их прикосновение, они держали его за руку. И они шептали ему, что любят, и просят прощения, что оба оставили его.