Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

Андерсен Ларисса Николаевна

АНГЕЛЫ

Все притихли в таинственном мраке, Кто-то кашлял, давясь тишиной… Человечек в лоснящемся фраке Поклонился — невзрачный, смешной… И, магической силою взмаха Вмиг возникших невидимых крыл, В схоластической музыке Баха Первозданное небо раскрыл: Вихри крыльев, сверкание ликов, Белизну, бирюзу и лазурь, И в гармонии ангельских кликов — Отголоски ликующих бурь, И согласное, стройное пенье Флейт и лилий в небесном саду, И спираль озаренных ступеней — В облака, в синеву, в высоту…

КОЛОКОЛ

Невнятная, зловещая,

как бред, Роится жизнь, ища любви и пищи… Вон — катятся коробочки карет, Клубится пыль, снуют лохмотья нищих… Закованный в уродство, в глухоту, Он должен верить: это люди, братья, Он должен видеть в каменном распятье Какую-то иную высоту. Кто — царь, кто — шут. Кому какая роль. Вот он — урод. Но здесь, на колокольне, Он выше всех, он властелин, король, Он ангел, демон дерзостный и вольный! Не горб, а крылья, выросшие вмиг, И прямо с неба льется звук победный! Да, здесь впервые в мир его проник — Большого колокола голос медный. Еще один был незабвенный час: В колодках сидя, после бичеванья, Он пить просил движеньем рта, мычаньем, Но был недвижим круг глядевших глаз. А девушка-плясунья подошла Бестрепетно — и протянула воду, И взором сожаленья и тепла Скользнула по затихшему уроду. В ее глазах сиял иной закон. И почему-то сразу вспомнил он И колокола звук, и ясность неба… Иной закон… Помимо власти, хлеба, Покоя, боли, страха и труда… А жизнь текла… Без гнева и печали За ней святые молча наблюдали Из каждого уступа Нотр-Дам… Быть может, сам Господь издалека Сквозь облака на мир глядел устало. Вот площадь, где, беспечна и легка, Светя глазами, девушка плясала. Цыганка… Ведьма… Кто ж ее судил? Те, кто еще прекрасней и светлее? Еще добрей?.. Молчит закат, алея, Над виселицей… Все, что он любил… И на земле, забытой небесами, Урод рыдает медными слезами.

ДЖИОКОНДА

Джиоконда, Джиоконда, В мире гибнет красота. Продан мир, торговцу отдан, Мир не тот, и ты не та… Ты фальшива, ты — проста. Пусть все та же тень каприза Иль насмешка в складке рта — Джиоконда, Мона Лиза, Ты ли это?.. Нет, не та… Все не та, не та, не та… Незнакомец в шляпе черной, Бледный, странный и упорный В Лувре бродит, ищет, ждет… Мир, где властвует расчет, Мир, где гибнет красота, Вопрошая без ответа: Джиоконда, ты ли это? Ты ли это? Нет, не та…

«Пляшет содовый бисер в стакане…»

Пляшет содовый бисер в стакане, А мозги — словно скрученный трос… Яркогубых Наташу и Таню Угощает английский матрос. В замусоленном баре Шанхая, Над плечом наклоняясь нагим, Он споет им, приятно вздыхая, Свой английский заученный гимн. И, прищурясь, Наташа и Таня Замолкают, уставившись в пол… Но английский кулак барабанит: – Ты мне песенку русскую спой! И дрожит, проливаясь в кабацкий Разъедающий скрипочный нуд: – Мы не можем, как ты, улыбаться, Вспоминая родную страну.

«Пьяная, жестокая, шальная…»

Пьяная, жестокая, шальная, Истерзанная, бедная, больная Моя страна, которой я не вижу, — Как я люблю тебя! Как ненавижу…

«Вы на Святках не гадали?..»

Вы на Святках не гадали? Мы гадали, свечи жгли, В таз с водою выпускали Из скорлупок корабли. Тихо плыл, кружась по тазу, Наш кораблик золотой, Поджигая раз за разом Имя с чьей-нибудь мечтой. И

когда он мне пророчил, Испугалась я, что он Подожжет не то, что хочет Сердце в списках всех имен. Не могла стерпеть Федула И, толкнув чуть-чуть корабль, Я тихонечко подула На светлеющую рябь. Тут подружки засмеялись: — Так нельзя! Неверно! Вздор! Но я думаю — едва ли Заслужила я укор. Знаю я, когда мне надо, И всегда мечту таю, Что сумею стать с ним рядом, Подтолкнув судьбу свою.

МЫ ПЛЕТЕМ КРУЖЕВА

Мы плетем над землею узоры зеленые, Мы плетем кружева, мы плетем кружева… Над весенней землей, над водою влюбленною, Над крестами могил мы плетем кружева, Над тобой, над тобой, что покамест жива, Мы плетем кружева… Мы тихонечко в мартовском ветре качаемся И простую зеленую песню поем… Ту же песню, что вы полюбили вдвоем, Над тобою поем.

САД

Тонкие травы когда-то я здесь собирала, В длинных чулках и с косичками шла по аллее. Шла и вдыхала медвяный тревожащий запах. А наверху полыхало огромное небо. Небо, разверстое небо сгорало в закате, Тяжкие, душные краски тускнели устало. Все испытав, задохнувшись от счастья и страсти, Измучившись, прокляв, простив, Оно умирало.

КОШКА

Наконец-то, кошка, мы с тобой вдвоем. Погрустим немножко, песенки споем… Будет синий вечер лезть в окно тайком. Я укрою плечи маминым платком. Я тебя поглажу и пощекочу, Ты же мне расскажешь все, что я хочу: И про ту сторожку в тишине лесной, И про то, что, кошка, мы сбежим весной. Мы с тобой такие, мы с тобой — одни, А они — другие, не поймут они. Не поймут и скажут: — Ишь ты, как горда! Улыбнуться даже стоит ей труда. То дается в руки, то лишь хвост трубой!.. — Кошка, ведь от скуки любят нас с тобой! — Лишь за то, что гладки, гибки да хитры, За красу повадки, за азарт игры… За уют, за сказки, за холодность глаз, За скупые ласки — когти про запас… А когда поверим — нас не захотят, Выбросят за двери, как твоих котят. Ничего, мы сами. Мы одни — и пусть! Пусть томится с нами ласковая грусть! Пусть ничем на свете нас не смогут взять, Втолковать все эти «можно» и «нельзя». Пусть в холодной злобе, когти затая, Мы – игрушки обе. Обе — ты и я! Мучай нас не мучай — мы всегда верны Древней и дремучей радости весны. И, как только ветер шевельнет листом, Ты махнешь вот этим шелковым хвостом. Я ж, глаза сощуря, — следом за тобой: И в грозу, и в бурю, и с судьбою в бой!

«Забьется сердце, улыбнутся губы…»

Забьется сердце, улыбнутся губы, Потянешься в постели поутру… А день пройдет — рассчитанный и грубый, Уложенный в бессмысленнейший труд. И это все? Для этого звенели В твоей крови таинственные сны? Иль, может быть, неведомые цели Твоей душе судьбой уделены? А этот трепет, это ликованье — Земного тела неуместный бред? О Ева, гордая в своем изгнанье, Тебе и в мире больше места нет.

ЧЕЛОВЕК ПОД ЗВЕЗДАМИ

Под этими многими звездами, среди этих черных больших гор по темной дороге идет человек… Идет и молчит и таит что-то в своем сердце… Так же как и другие. И так же его сердце тихонько молится тому Неизвестному Взору Вышины, молчание которого кажется единственной внятной речью. Молится о чем-то непришедшем. И молитва его так же смутна, как звездный отсвет над далеким холмом. Одинокий, такой же как и другие, не понимая себя, он только открывается тишине и вопрошает покорно: «Отчего же, куда бы ни вела темная дорога под звездами, самым нужным, близким и любимым будет то далекое и недостижимое, прекрасное и печальное, что лежит за дальними горами и смотрит с черного неба, отвечая молчанием?»