Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

Андерсен Ларисса Николаевна

«Тебе нужны — тепло постели…»

Тебе нужны — тепло постели, Защита ставен и дверей. А мне — чтоб провода свистели В унылом ветре пустырей. Чтоб мачты черные качали, Крестя тревожно небосвод, Чтоб ели мрачные молчали Над сумасбродством горных вод. Как не понять мою зевоту В ответ на то, что мне дают Так обстоятельно, по счету, Определенную заботу И рассудительный уют.

«Ты чародей, ты любишь землю…»

Ты чародей, ты любишь землю И мне мешаешь улетать. Игрушка, пленница, опять Я серенадам сердца внемлю. Я изменяю всем «вчера», Воркуя

с радостным «сегодня»! И пламенней, и полноводней Струится кровь моя с утра. Но лишь протянутся, дыша Вечернею тревогой, тени, Луна скользнет среди растений, В калитке проскрипит засов — Мне чудится неясный зов: Лишь трепет, шорох, дуновенье Иль чье-то смутное томленье, И вдаль запросится душа… Но ты не выпустишь меня! И я, забыв ночные зовы, В жужжанье золотого дня Надену, весело звеня, Неотразимые обновы: Браслеты, кольца и… оковы.

«А стихи пишу в печали, от безмолвия пишу…»

А стихи пишу в печали, от безмолвия пишу, Затоскую и вначале говорю карандашу: — Карандаш… — Он понимает, он и сам расскажет мне, Отчего тетрадь немая оживает в тишине. Оживают все предметы, все предметы — как друзья, С ними я веду беседы о превратностях житья… Больше всех болтают книги, и притом — наперебой: Смех, рыданья, споры, крики. Кто — свирелью, кто — трубой. В их крикливом, шумном мире чуть слышна тетрадь моя: Где уж тут писклявой лире роз, кота и воробья…

«Вот я вернулась — не пропажа…»

Вот я вернулась — не пропажа. Нашлась на радость всех собак, Котов, и лошадей, и даже — На радость мужа как-никак! Я тут как прежде. И навечно. Нервна, измучена, тупа… Но, всепрощающе сердечна, Березок тихая толпа Меня встречает. Как смогу я Опять мой чемодан замкнуть И простодушную такую Немую радость обмануть? Да будет так. И паки, паки… Муж, лошадь, кошки и собаки С благословением берез И в радости, и в море слез Ненарушимо, неразлучно, Пусть это глупо или скучно, Пока в нас теплятся сердца, Мы будем вместе. До конца!

«Нам пели птицы — мы не слушали…»

Нам пели птицы — мы не слушали. К нам рвался ветер — не проник. Теперь засушенными душами Мы ищем высохший родник. Хлопочем, рыщем, спотыкаемся, А нажить — грузом на плечах! Шутя грешим, небрежно каемся И утопаем в мелочах. Еще манит земля весенняя, Зовет кукушка за рекой, Но нам дороже воскресения Наш озабоченный покой.

«Ветки маются в черном небе…»

Ветки маются в черном небе, Страшно, страшно — идет гроза! Мне бы в кресло, к печурке мне бы И кому-то смотреть в глаза. Слушать сказку или поверье С привиденьями, с колдуном И коситься, ежась, на двери И на сосенку за окном. И зарыться в пушистой шали, Ощутив на спине озноб.» И чтоб взрослые не мешали, А боялись бы тоже чтоб! Потому что на самом деле, Хоть и страшно, но все мы тут. Как бы сосны там ни шумели — Колдуну меня не дадут. Уж меня-то, меня, такую Золотую, милую — нет! Вот о чем я теперь тоскую После всех пережитых лет. Нет, бояться теперь опасно: Забоишься, — пойдешь ко дну. И «они», я знаю прекрасно, Отдадут меня колдуну.

НОЯБРЬ

Ноябрь, оборванный и жалкий, Явился в сад с мешком и палкой. Шуршит опавшею листвой, Шурует, роется, как свой! Что ищет он в пустом саду — Клад тамплиеров иль еду? Бесцеремонные дрозды Давно склевали все плоды. Вот он скребет ветвями крыши, Скрежещет дверью, в щели дышит И ставней лязгает от злости. Конечно, он не прочь бы в гости… Он

и пытался влезть тогда, Как я впускала в дом кота. Что ж, всяк не прочь бы в теплый дом, Но мне уютнее с котом… А впрочем, я была бы рада Такому пугалу для сада: Наверно распугал бы он И всех дроздов, и всех ворон. Ноябрь, ноябрь… Я понимаю, Уже нельзя вернуться к маю. Довольно прыгать по лугам И рвать цветы — то тут, то там. Пора сложить смиренно руки И без уныния и муки (И не страшась ни ведьмы в ступе, ни что двухтысячный наступит, но не — прощения грехов, ни завещанья, ни стихов) Залечь и прорастать травой, С цветком, авось, над головой. Земле — земное… А мечты? А счастье слез от красоты? Они ведь я? Они — во мне. Или посланники извне? Или те силы, что живут, Где захотят — тот там, то тут? Но, может быть, в настигший час Они сопровождают нас В те запредельные края, Где не нужны нам наши «я». Где первоизбранный родник По Слову некогда возник, Откуда льются все ручьи, Как воздух, свет, как Дух — ничьи… Конечно, есть простой ответ: Ноябрь, бессонница и бред.

«Песенки пропеты. Тихо и темно…»

Песенки пропеты. Тихо и темно. Где же все победы, розы и вино? Высохшие слезы по утрам у глаз, Не шипы, а розы разлучили нас. Убывает сила, красота ушла, Новая могила к старым прилегла. Но стоит, как прежде, домик под сосной В дремлющей надежде потеплеть весной. Молча ждут ворота. И дорога ждет… А за поворотом яблоня цветет. В розовые горы ты ушел по льду: «Подожди, я скоро за тобой приду!» Годы пролетают — держится сосна, Снег. Сосульки тают. И опять весна. И опять с тоскою вдаль глядит окно — Ночью над рекою светлое пятно. Не плывет ли кто-то, веслами стуча? Скрипнули ворота, дрогнула свеча… И опять я верю, и опять я жду, Что открою двери и тебя найду. Что с водой разлива ты придешь за мной В долготерпеливый домик под сосной.

В СУМЕРКАХ

Так туманно небо, так тиха земля — Белая дорога, белые поля. Разве что ворона прыгнет на пенек Да в окне забрезжит чей-то огонек. Слабый, одинокий, сквозь туман и лед Кто его заметит, кто его найдет? И кому на радость он блеснет вдали В этом белом поле на краю земли?

НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО

Посвящается Ренэ Гера

Потеряли дорогу. Я виновата, Но… стемнело — и вдруг началась зима. Все на свете покрыла густая вата: Фонари, повороты, поля, дома… И потом заскользили. И Вы устали. И колеса косило, и снег в стекло… Продолжать? Кувырком под откос? Едва ли Одолеть с высоты поворот в уклон. Ни конца и ни краю — леса, трущобы… Все в тумане, в мелькающей мгле, во тьме… Это ж надо придумать нарочно, чтобы Очутиться в такой снеговой тюрьме! Деревеньки… Названья мне незнакомы, Все закрыто и пусто — спросить нельзя. Что? Крапон? Ретурнак? Мы почти что дома! Но еще километры вилять, скользя. Наконец, без увечий и без урона, Мы и правда у дома, у самых стен. Я теперь понимаю, что я — ворона: Проворонила надпись, где в Сант-Этьен. Не свернули где надо… Зато видали, Как навстречу, сурово смотря в упор, Серебристой фатой заметая дали, По-хозяйски зима нисходила с гор. Как в долинах туман расстелил волокна, Как деревья, сутулясь, тащили снег, Как таились домишки, зажмурив окна, А продрогший фонарь скрежетал во сне. Как, сияя сквозь снег посреди поселка, – Тем, кто может услышать, и тем, кто — нет, Детским голосом пела хоралы елка, Чтоб во тьме не забыли про Горний Свет. Да к тому ж, говорят, что и свет светлее, Там, где близко прошла, не задев, беда… Сознаюсь, виновата… Но — не жалею, Что мы с Вами заехали не туда…