Однажды в Манчинге
Шрифт:
Подвеска ответила. Жаль, что нельзя было увидеть ту женщину, что подарила жизнь Джареду. Но ту девчонку, что встретила когда-то Мэрвина, Мидир увидел явственно.
Рыжая, как большинство галатских детей, Вейсиль спешила в лес по ягоды. А глаза у нее были светло-серые, льдистые, как у Джареда.
— Я покажу тебе, что увидел.
— Демон, демон! — закричали дети и убежали.
Брат выглядел так, что краше в гроб кладут. Мидир с трудом узнал его — спутавшиеся седые волосы, болезненная худоба, запавшие глаза. Он стоял с трудом, привалившись к старой яблоне. И правильно, яблоня вытягивала болезнь и темную силу.
Девочка подошла без опаски.
— Пойдем, — позвала она незнакомца. —
Мэрвин молчал. То ли не мог, то ли не хотел говорить. Смотрел так, словно не понимал людские слова. Видно, крепко ему досталось.
— Пойдем, я прошу тебя. А то сейчас усядусь и буду тут сидеть! Я — Вейсиль, а как тебя зовут?
Брат улыбнулся — словно трещина пробежала по каменной статуе — и блеск появился в потухших до того глазах.
Мама сильно ругалась на Вейсиль из-за приведенного из леса человека, но прогонять не стала, устроила в конюшне. Любопытная Вейсиль дождалась, пока все уснут, и прокралась к молчаливому незнакомцу, который ел так, словно его месяц не кормили.
На месте его не было. В углу зажрал жеребенок Грай, заржал так радостно, что Вейсиль кинулась к нему. Мама отворачивалась в ответ на расспросы, а призванный лекарь сказал откровенно, что ее любимец до утра не доживет.
Незнакомец гладил тощую шейку жеребенка, что-то приговаривая и словно на глазах старея: даже кожа стянулась. Брат не пользовался чужой магией — он отдавал свою, вместе с жизнью.
— М-м-мэрвин, — назвал он себя, покачнулся и упал навзничь. — Помни меня…
Вейсиль, не в силах поверить, что он умер, кинулась, обняла — да так и пролежала до утра. А когда подняла глаза — в малиновых утренних лучах увидела прекрасного юношу с очень грустными глазами.
— Потом Мэрвин, кажется, уходил надолго, — произнес Мидир, возвращаясь в настоящее. — Вейсиль ждала… А потом случился Лугнасад — и у моего брата было десять лет очень счастливой жизни. Да, это очень мало для ши, но и очень много…
Джаред кусал губы. Мидир знал это чувство, когда память сладка, но и болезненна невыносимо, но племянник опять удивил его.
— Как вы живете вечно?
— Как дети, — небрежно бросил король волков. — Для них нет смерти, а каждый день длится вечность. Но что ждёт тебя? Ты проживешь тут лет триста, и только. Твой отец…
— Он и потом… приезжал нечасто, — всхлипнул Джаред. Глаза его блестели. Лучше бы плакал: непролитые слезы крайне горячи, они выжигают саму душу.
Мидир протянул подвеску племяннику и произнес тихо:
— Клянусь, имена твоих родителей станут последним, что Рагнар услышит в своей жизни.
Глава 12. Последняя обитель
Пока Унна ехала в Райнд-холл, она одновременно и радовалась, и печалилась.
Печалило ее расставание с нездоровым отцом. Несколько недель назад она обнаружила его поутру с подвязанной щекой, а на все настойчивые просьбы дать посмотреть, приложить крепкий настой гвоздики, позвать лекарку, а то и филидку, отец лишь прикрикнул, что тоже бывало редко. Унна училась быстро и уже считала себя неплохой знахаркой, поэтому получить необоснованный отказ оказалось досадно, будто бы отец до сих пор сомневался в ее мастерстве или считал наивным ребенком. Другие тревожные приметы тоже не добавляли Унне спокойствия. Ел отец мало, пропадал по каким-то загадочным делам часто и надолго, без счета тратил деньги на ее приданое, вечерами, особенно в сумерках, умолкал, печалился о своем, одобрял ее почти решенную свадьбу и, когда Рагнар прислал за Унной, согласился немедля.
Идти против воли отца тут было бы странно, да и нелепо: выгодный брак, давно подготавливаемый, всеми ожидаемый, а больше прочих — самой Унной. Она надеялась, что ее устроенное будущее вернёт отцу немного утраченного спокойствия, что властителем ее дум станет будущий супруг, и собственные волнения
Нет, знахаркой Унна была отличной, могла и найти болячку, и вылечить, и утешить хворого беседой, сочувствием или вниманием, но сердечные тревоги, о которых шептались на вечерках, девичниках и праздниках, покуда обходили ее стороной. Кроме некоторого трепета, уважения и восхищения, она к будущему супругу ничего не испытывала. Седрик, вихрастый и лохматый, как беспородный пес, помощник отца, твердил, что так быть не должно, а как — не рассказывал. Иногда Унна сердилась на него и не звала после этаких заявлений ни помогать, ни беседовать по вечерам, ни сама не являлась в приемную судьи, чтобы добровольно помочь закопавшемуся в дела помощнику. Они и познакомились столь близко потому, что Седрик нуждался в помощи кого-то также разумеющего по-инородному, а Унна говорила и писала на нескольких языках.
Временами, особенно когда они с Седриком ссорились, Унна припоминала обстоятельства встречи и на сердце становилось теплее, что всегда помогало, вселяло уверенность и утишало ее тревоги. Тем давним днем, она ждала отца в приемной, как раз решался какой-то важный вопрос, у судьи Алистера было сразу несколько просителей из торговцев, а похожий на дворнягу помощник вдруг перестал бормотать под нос, как делал еще до ее прихода, и ударился головой об стол, сильно и непритворно. Она тогда, конечно, возмутилась подобным небрежением к своему здоровью, он заявил, что истинное небрежение — писать на тарабарском вместо галатского, они поспорили, едва не подрались, но после этого Унна очень хорошо Седрика запомнила. На другой день пришла с пирожками и предложением помощи, а еще потом стала часто вникать в дела отца через его помощника.
В делах наблюдался полный порядок, и Седрик тоже только руками разводил, но им обоим оставалось исполнять те решения, которые принимал судья Алистер. Всенародного объявления о помолвке еще не было, а Унна уже готовилась оказаться под сводами замка жениха, что, разумеется, по всем законам мира галатов было очень рано для визита, тем более визита продолжительного, а то и окончательного. Обратно ее отец не ждал, о чем сказал прямо, пожелав на прощание хранить мужество и во всем поддерживать будущего супруга, за спиной которого «можно пережить любые невзгоды». Сразу стало понятно, что дело тут совсем туманное, да и Седрик распереживался тоже: не названная невестой Унна рисковала, собираясь оставаться до свадьбы в обители будущего мужа. Никакие возражения, догадки или мысли, правда, не могли ничего изменить. Раз отец, главный судья Манчинга, одобрил решение будущего короля галатов, то дочери оставалось лишь подчиниться.
В прошлый раз Унна была у Рагнара давно, отец взял ее тогда как переводчика или так говорил, но и тогда и сейчас она въезжала в замок необъявленного жениха с трепетом.
Пока их мирные лошадки небыстро цокали по мощеному дворику, а за спиной с клацанием опускалась новая решетка, было время оглядеться. Дом Рагнара производил впечатление готовой к обороне крепости, а может быть и находящейся в осаде. Непривычное количество стражников смущало, слуг наоборот видно не было. Хлопотливая суета мирного времени боязливо пряталась где-то внутри, в прочном кольце каменных стен и глубже. Стрелки, стоящие на стенах, не снимали тетивы с луков, конные разъезды сменяли один другого…
Несколько месяцев назад и Рагнар, и отец лишились близкого друга, убитого разбойниками, однако обеспокоенность разбойничьими налетами обычно переходит в частые разъезды стражи по дорогам, городу, ближайшим деревням. Не дело некоронованному королю опасаться каких-то лесных лиходеев и прятаться в собственном доме, будто в ожидании вражеского войска или конца света!
Унна не желала думать о том, что ее суженый — трус, и еще меньше ей хотелось вдруг понять, что он не достоин уважения или почитания, которое оказывает ему добрый галатский народ.