Одного поля ягоды
Шрифт:
Другим объяснением будет, что у него не было учителя — ему он был не нужен, чтобы научиться. Из этого я делаю вывод, что он владеет некоторой природной склонностью к этому искусству, — бормотал Нотт, но говорил ли он с самим собой или Гермионой, она не могла сказать. — Дар крови. Унаследованная магия — магическое наследие — его фамилия — Риддл. Он грязнокровка… Если только нет.
Нотт остановился как вкопанный:
— Грейнджер, что ты знаешь о семье Риддлов?
— Почему бы тебе его самого не спросить? — Гермиона говорила с нескрываемым бешенством. Ей становилось всё более неловко от дерзости
— Потому что я ему не нравлюсь. Он начнёт спрашивать меня, почему я задаю ему вопросы, — сказал Нотт, которому не удалось сдержать содрогания. — Но по какой-то непостижимой причине, которую я вообще не могу объяснить, — он с особым выражением посмотрел в сторону Гермионы, — ему нравишься ты. Определённо, ты могла бы вытащить информацию из него.
— Определённо, — повторила Гермиона ровным голосом, закатывая глаза.
Нотт продолжил, не обращая на неё внимания:
— Всё, что тебе нужно сделать — расстегнуть пару верхних пуговиц на блузке и наклониться над партой. Риддл не сможет устоять…
С Гермионы было довольно. Она вытащила палочку и указала на него:
— Флиппендо! Экспеллиармус!
Нотт, который не обращал внимания, врезался в меловую доску, и его палочка улетела из его руки в её.
Она засомневалась на кратчайший момент, а затем скрутила палочку — «рассечь воздух и взмахнуть» — в движении, которое она практиковала летом в подвале родителей:
— Конфундо!
Нотт сполз на пол спиной к стене, меловая пыль сыпалась ему на плечи. Его взгляд были мутным и расфокусированным.
— Почему ты так одержим Томом? — спросила Гермиона, наклоняясь к нему, крепко держа его палочку в своей левой руке и указывая своей ему в грудь.
— Потому что… Потому что он считает, что он идеален, — ошеломлённо сказал Нотт, слова смешивались между собой. — Идеальный Староста Риддл. Слагги думает, что он следующий Мерлин. Эдмонд-чёртов-Лестрейндж отрезал бы свою левую хромую ногу, если бы его попросил Риддл. Никто этого не видит? Все, кроме меня, совершенно сошли с ума? Только я вижу?!
— Какая вообще разница?
— Потому что он грязнокровка! — закричал Нотт, разбрызгивая слюну изо рта.
Гермиона отклонилась, скривившись.
Нотт снова заговорил, его голос стал тише, едва ли громче шёпота:
— Это полная бессмыслица.
Её гнев испарился: всё, что она чувствовала по отношению к Нотту теперь, было сожаление. Он представлял собой жалкое зрелище: свалившийся на пол класса, испачкавший мелом свою сшитую на заказ мантию и с волосами, упавшими на брови. Его глаза были дикими и налитыми кровью, его пальцы оставляли красные полумесяцы в бледной плоти ладоней. Как заплаканные девочки, которые осаждали кабинки туалетов в последние недели, Нотт выглядел, будто его охватил истерический припадок.
Дети волшебников были лишены всестороннего образования, какое магловское правительство предоставляло каждому до четырнадцатилетнего
Если бы она назвала то, что делали их родители, «индоктринацией», она не думала, что она была бы далека от правды.
Нотт был лишь жертвой своего детского воспитания. Но он был её ровесником, ему было шестнадцать или около того, лишь в году от совершеннолетия в Волшебной Британии. Он был достаточно взрослым, чтобы выстраивать собственные убеждения, живя в школе десять месяцев в году, поэтому когда он повторял слова и догмы, которые слышал дома, он не был какой-то несчастной, наивной жертвой, которая не знала ничего лучше.
Он был… Симпатизирующим шовинистам.
(Лондонские газеты использовали слово «симпатизирующий» с таким же тоном и подтекстом, как слово «еретик» использовалось пять сотен лет назад.){?}[Лондонские газеты того времени чаще всего использовали это слово в контексте «симпатизирующий коммунистам» или «симпатизирующий нацистам»]
Гермиона села рядом с ним лишь на расстоянии вытянутой руки. Она кусала губы, размышляя.
Нотт не был приятным человеком. Он только что злословил против товарища, а затем использовал то самое слово.
Не то чтобы Том был полностью невинен, не в случае, если Теодор Нотт знал, что Том умеет читать мысли. Тома было не в чем обвинить, но он не был приятным: он был бесчувственным и циничным и, прямо как Нотт, создал себе отдельную категорию людей в своей голове, кого считал не заслуживающими своего внимания. Он использовал слово «батрак», и то, как он его произносил, не особенно отличалось от того, как Нотт говорил: «Грязнокровка».
Если Гермиона окончательно сбросит Нотта со счетов — а она могла, потому что он не сделал ничего, что заработало бы её расположение, — и всё равно останется в хороших отношениях с Томом Риддлом, тогда она может сделать для себя личную отдельную категорию, наклеить на неё бирку «лицемерка» и прыгнуть в неё головой вперёд. Во всей этой истории ни у кого не было чистых рук. Даже у Гермионы, которая могла бы донести на Тома дюжину раз, от жульничества в первом году до превышения полномочий старосты в пятом.
(Она знала наверняка, что Том вызывался проводить наказания только если имел с этого выгоду, даже несмотря на то, что он произносил слова «падение стандартов приемлемого поведения» с невозмутимым выражением лица.)
— Я считаю, что ты полнейшее ничтожество, — сказала Гермиона, глядя, как Нотт медленно дышит, пока угасают чары Конфундуса. — И ты ведёшь себя как избалованный ребёнок. Том Риддл лучше тебя разбирается в магии, так что тебе приходится искать оправдание, чтобы обосновать своё узкое мировоззрение, согласно которому статус крови что-то значит? А что насчёт меня? На каждом тесте я получаю оценки лучше, чем ты, и у меня не более престижное происхождение, чем у Тома. Как ты объяснишь это?