Одного поля ягоды
Шрифт:
— Я лишь хотела узнать, что ты тоже волшебник, — резко ответила Гермиона. — Я думала, что было бы нечестно, если кто-то сказал бы мне, что я ведьма, а тебе — нет.
— Он бы всё равно ко мне пришёл, я уже был в списке, — выплюнул Том, его глаза сузились от злости. — Тебе не следовало ему говорить что-либо про письма.
Гермиона посмотрела на него, её щёки залились краской, а в её глазах блестели слёзы:
— Я ничего не рассказывала ему о том, что было в твоих письмах! Вот что, ты думаешь, случилось? Поэтому ты перестал мне писать, перестал разговаривать со мной, признавать вообще моё существование?
— Тогда объясни мне, почему первое, что сказал мне Дамблдор,
Его первая встреча с волшебником, предвкушения, подкреплённые письмом Гермионы, полученным несколькими днями ранее, и он тут же его осаживает в своей спокойной, отеческой манере, будто бы он был ребёнком. Том был самодостаточным с шести лет (к тому времени он уже умел мыться, одеваться, есть самостоятельно, чтобы приютские нянечки оставили его в покое и заботились об остальных сопляках), и он точно не рассматривал Дамблдора как отцовскую фигуру.
В тот момент он испугался — незнакомое ощущение в давно завоёванном царстве приюта Вула, — что его приглашение будет отозвано, и его надежды на лучшую жизнь, которую он знал, что заслуживает, навсегда будут разбиты.
— Он знал, Гермиона! Объясни это! — потребовал Том, сжимая кулаки, его слова были громкими и резонировали магией.
— Во-первых, — ответила Гермиона тихим, опасным тоном, — я вообще не упоминала наши письма. Он не знает о них. Я бы ни за что не рассказала ни о чём, что было в них, ведь я тебе тоже писала, а доверие идёт в обе стороны. Уверена, что если бы ты хотел, ты бы тоже нашёл что-то в моих письмах, что выставило бы меня в плохом свете.
А во-вторых, единственная причина, почему он вообще хоть что-то знал, потому что я упомянула кое-что — один случай, — что случилось в нашу вторую встречу, прежде чем ты начал писать мне письма. Ты не помнишь этого? Ты что-то сделал со мной — ты положил слова в мою голову, и она у меня болела весь оставшийся день. Я забыла об этом, отмахнулась, будто ничего особенного не случилось, потому что это было несколько лет назад, потому что тогда я бы рассмеялась от предположения, что это волшебство. Но это была магия, не так ли, Том? Ты использовал магию, и, возможно, ты даже знал, что это магия, потому что ты знал, что ты делаешь, — она остановилась, прижимая ладони к вискам, а её дикие волосы завивались вокруг её лица, где они выбивались из серебряной заколки. — Ты и сейчас это делаешь, ведь так?
Том глубоко вздохнул и обуздал свой гнев. Странная, нависшая тяжесть свалилась с его плеч, словно атмосферное давление между ними внезапно исчезло и оставило вакуум.
— Я сделал это, потому что хотел узнать правду. И я не буду за это извиняться.
Гермиона фыркнула, прижимая ладонь к глазам:
— Ты же не остановишься?
— Ну, это сработало, — бунтарски ответил Том. — Дамблдор сказал, что я таким родился. Ещё до того, как у меня появилась палочка, до того, как я узнал, что волшебник, это было магией для меня. Это и есть магия, как и то, что ты ведьма. Никто из нас не выбирал этого. И я уже знаю, что ты не откажешься от того, чтобы быть ведьмой, если бы кто-то попросил тебя, даже если мы понимаем, что выданная одиннадцатилетке волшебная палочка не сильно отличается от заряженного пистолета. Вчера мы выучили Отталкивающий сглаз на защите от Тёмных искусств, и его будет до смешного просто использовать на ком-то на движущейся лестнице.
Гермиона покачала головой:
— Я знаю это, Том. Это пугает меня,
Том придвинулся поближе. Локон его тёмных волос упал ему на лоб, закрывая брови:
— Я обещаю, что не буду использовать это на тебе, — сказал он достаточно близко, чтобы она могла почувствовать тепло его дыхания на своей покрасневшей щеке, издевательская близость. — Пока ты сама не дашь мне согласия.
— Ты должен пообещать, что ты не будешь ни на ком это использовать без разрешения, — сказал Гермиона, откидываясь назад. — Или, ещё лучше, вообще ни на ком не использовать.
— Однажды мне это может понадобиться, — резко ответил Том. — Например, если кто-то попытается мне навредить, и не будет другого выхода — ты забываешь, что не все проводят своё лето, безопасно укрывшись в красивом домике, как у тебя. А летом, как ты знаешь, нам нельзя пользоваться палочками под риском отчисления. Но я буду осторожен, я обещаю. Я больше не буду делать из этого представления, — он придвинулся ближе, заметив, что она ссутулила плечи и опустила глаза. — Ты боишься меня, Гермиона. Я вижу это. Я пугаю тебя?
— Не думаю, что это что-то изменит, если я буду бояться, — сказала Гермиона. Она задрожала и покрепче затянула мантию вокруг тела, но они оба знали, что это не было холодом. — Думаю, профессор Дамблдор прав. Есть смысл поучиться магической этике. Может, тебя не заботят девчачьи чувства и личные границы, но других людей — да, и это может плохо для тебя закончиться, если ты оступишься.
Она замялась на пару мгновений, явно что-то взвешивая в своей голове, зная, что если скрыть какую-то важную информацию, Том вполне в состоянии найти её самостоятельно. У него был такой же пытливый академический ум, как и у неё.
— Пока ты избегал меня, я изучала разные отрасли магии в библиотеке, основываясь на том, что запомнила из сказанного профессором Дамблдором. И на том, что ты сделал со мной, — начала Гермиона дрожащим голосом, сжимаясь возле ног статуи. — Я пыталась найти хоть что-то о магии принуждения и… и телепатии, пожалуй, я назову это так. Это магловское слово, но волшебники обычно не жалуются, когда они на латыни или греческом.
Оказывается, есть отрасль магии, скорее, заклинание, которое повторяет эффект телепатического контроля разума. И оно крайне незаконно, — Гермиона стрельнула в него взглядом. — Вот почему профессор предупредил тебя: он не хотел, чтобы тебя арестовали ещё до твоего первого экзамена. Я почитала и волшебные законы: у тебя не просто сломают палочку, тебя посадят в тюрьму. Волшебную тюрьму, которая, судя по записям, которые я смогла найти, кажется гораздо, гораздо хуже, чем ссылка в Австралию.
Контроль разума.
Том сглотнул от этой мысли. Это был настолько изящный способ достигать своего, то, что он мечтал уметь в свои одинокие дни в раннем детстве, когда он был слишком слаб, чтобы ударить в ответ, слишком неподготовлен, чтобы причинить им боль мыслью. Но как бы сильно он ни хотел, его способности распространялись только на незначительные принуждения и надёжно работали только на зверях, маленьких детях и миссис Коул, когда она была пьяна в стельку — редкое явление, которое случалось только в Ночь костров{?}[5 ноября, она же День Гая Фокса. В этот день сжигают чучело Гая Фокса в память неудавшегося “Порохового заговора” (попытки покушения на короля)] и в Сочельник.