Одного поля ягоды
Шрифт:
Том знал, что он тоже могущественен и талантлив. Он был лучшим на своём курсе. У него было одиннадцать «превосходно» по С.О.В. Он был любимчиком учителей Хогвартса. Он был издаваемым и высокоавторитетным писателем, пользующимся уважением у той части волшебников, которая считает, что шёлковый шифон, надетый после октября, неуместен, а до шести вечера — нескромен.
Его считали восходящей звездой, но в этом и заключалась загвоздка: его звезда всё ещё восходила.
Том знал все учебные материалы к предметам седьмого курса, несмотря на то, что только закончил шестой. Он мог пройти все Ж.А.Б.А. прямо сейчас и получить все «превосходно». Но так же, как и его
Но пока это было фактом. И это был один из тех фактов, которые он мог попытаться изменить с помощью умных или уклончивых формулировок, но это не сдвинуло бы ядро реальности, застывшее в самом центре.
Том Риддл был учёным магом. Взрослым, совершеннолетним волшебником — не мальчиком и не несовершеннолетним ребёнком.
Альбус Дамблдор был волшебником шестидесяти с чем-то лет, он закончил Хогвартс с высшими отметками в конце века, путешествовал по миру и, согласно Гермионе, выиграл премию Финкли для стипендии и прошёл обучение во Франции у известного Мастера алхимии.
Тому было семнадцать лет и семь месяцев. Он был студентом. Его магический опыт был ограничен Запретной секцией библиотеки Хогвартса, а его маршрут путешествий распространялся не дальше территории Хогвартса в Шотландии, его семейного поместья в Йоркшире и проездов и переулков центрального Лондона. Он знал лучшие места, где можно наворовать яблок. Знал, где потерянные, брошенные или освобождённые от прежних хозяев вещи обретают новый дом. Знал, какие трактирщики дают самые справедливые ставки, а какие — время и даты неофициальных скачек, поскольку официальные ипподромы, за исключением Ньюмаркета, были закрыты на время войны.
При всех своих полученных большим трудом знаниях, при всей своей эффективности в исправлении тех, кто ставил под сомнение его магическое могущество Том сомневался, что сможет сделать то же самое с Альбусом Дамблдором, не говоря уже о Геллерте Гриндевальде, нависшей тени Континента. Тому не нравилось признавать этого — ему даже не нравилось думать об этом, — но он знал, что вступить в войну и заслужить Орден Мерлина будет нелёгкой задачей. В последний раз, когда он решил, что будет легко, он оказался с раздробленным тазом, лежащим на верстаке целителя, а целитель был по локоть в его крови. У него был сильный желудок, но, тем не менее, было что-то тревожное в том, чтобы видеть, как лоскуты его собственной кожи были содраны и прижаты обратно, а пара ледяных рук копошилась внутри его тела, извлекая белые осколки сломанной кости и, наконец, маленький скрюченный комок металла, ставший причиной всех его страданий.
Он извлёк урок из этого опыта, и он заключался в том, что обычно Гермиона была права. Не всегда, но на неё можно было положиться, что она предложит хороших идей. Она была могущественной и талантливой, а самой полезной частью её могущества и таланта было то, что они дополняли его собственные.
Том был студентом с шестью годами магического образования. С шестью годами Гермионы получилось двенадцать лет в сумме. Он видел, что вместе они представляют реальную угрозу для закалённых в боях лакеев Гриндевальда. Вместе у них больше шансов склонить конфликт в Европе в сторону победы Британии.
(А пока он признaет, что Дамблдор превзошёл его. Дамблдор не был талантливее его, но у него было больше опыта, и всё лишь
— Это твой план? — прошипела Гермиона. — Ты хочешь использовать Дамблдора в качестве наживки?
— Гриндевальд опасен, — тихим голосом сказал Том. — Ты предупреждала меня, снова и снова, что пойти на него напрямую — всё равно что тыкать тигру палкой в морду. И я согласен — не могу сказать, что я так же жажду пожертвовать своей шкурой, как был готов год назад. Очевидным решением будет использовать кого-то ещё для этого.
— Да, я сказал тебе оставить это людям с бoльшим опытом…
— Когда чиновники Британской Индии отправлялись на спортивную охоту, они нанимали местных проводников, чтобы те устанавливали приманки. Они делали это уже десятки раз, и, конечно, у них это получалось лучше.
— Думаю, туземцев нанимали из-за их расходуемости…
— Именно, — сказал Том, согласно кивая. — Я рад, что мы с тобой на одной волне.
Гермиона вздохнула:
— Том, я не думаю, что мы даже в одном океане.
— Ты всё схватываешь на лету, Гермиона, — сказал Том, придерживая для неё дверь в гостиную. — Уверен, что ты быстро доплывёшь.
В гостиной радиоприёмник на каминной полке транслировал вечерние объявления. Пропаганду, официальные сообщения и напоминания, что всем гражданам надо носить противогазы за пределами дома и убедиться, что их окна были должным образом затемнены, чтобы помешать немецким бомбардировщикам. Каждый дом ежемесячно проверялся отрядом добровольных помощников, и каждый, кто не закрывал окна, подвергался штрафу. Перечень объявлений не прекращался. Через двадцать минут Том заметил, что больше думает о Гермионе, которая свернулась калачиком на диванной подушке возле него с первой книгой из своего списка летнего чтения на коленях.
Когда её внимание было поглощено миром чернил и пергамента, её осознание окружающего было минимальным. Том подумал, заметит ли Гермиона, если он положит руку на спинку дивана. Разве не так поступали молодые люди, приглашая девушку в кинотеатр на просмотр кинофильмов?
Наступила короткая волна неуверенности, за которой почти мгновенно последовала волна отвращения. То, что делали, говорили или хотели другие молодые люди, не имело для Тома никакого значения. Другие люди гонялись за сладкими иллюзиями романтики — если только слово «романтика» можно применить к погоне за развлечением на один вечер. Те же, кто хотел чего-то более долговечного, стремились к выполнению не имеющей никакого отношения к биологии цели: второстепенной, чтобы либо завоевать хлеб, либо подать его горстке плачущих отпрысков. Было до глубины души оскорбительно применять эти стандарты к себе — или к Гермионе. Он был выше этого, а она заслуживала лучшего.
Пока Том размышлял о возможных последствиях «гуляния» с Гермионой, доктор и миссис Грейнджер тихо переговаривались между собой, временами подглядывая на них. Мистер Пацек строчил заметки в обёрнутый кожей дневник, периодически обращаясь к механической счётной машинке, маленькому металлическому барабану размером с солонку, размеченному пронумерованными насечками по длине с крутящейся ручкой на одном конце.
Когда вещание закончилось, мистер Пацек сложил своё оборудование в карман брюк — Том заметил, что калькулятор опустился без бугров на ткани, — и пожелал доброй ночи Грейнджерам.