Одного поля ягоды
Шрифт:
— Если я буду в таком хрупком состоянии, почему у меня не будет второй стороны, ответственной за это? — спросила Гермиона, искоса глядя на Тома. — Не слишком ли многого я ожидаю от него, что в его обязанности будет входить составлять мне компанию?
— Определённо, хотелось бы, чтобы так и было, — легко согласилась миссис Риддл, — но есть хорошая причина, почему всё это тяжкое испытание называют «уход в уединение».
— Том? — сказала Гермиона, пиная его ногой под столом.
— Гермиона? — сказал Том, отводя взгляд от часов в серванте. — Что такое?
—
Хотя она знала, что это недостойно её, Гермиона не могла перестать сердиться на протяжении всего десерта. Миссис Риддл была старше её мамы, и сочла бы женщин, марширующих за своё право голоса таким же чуждым понятием, как и голосование женщин вообще. Она не могла помочь своему безбедному воспитанию, так же как Нотт не мог помочь своему: им обоим с детства внушали, что определённые вещи существуют в естественном порядке, по крови, полу или положению, и за свою жизнь они встретили мало людей, которые могли бы убедить их пересмотреть своё мнение.
Нотт, как ей казалось, не так яростно отстаивал свои убеждения, как год назад, — возможно, более тесное общение с ней и Томом смягчило его позицию в отношении превосходства крови, — но миссис Риддл десятилетиями твердили о хрупкости «слабого пола». В её кругах женщины были нежными голубками, которые начинали как девицы, и их нужно было как можно мягче пригнать к роли матроны, без всяких промежутков. Не было никаких нюансов, никаких исключений: нужно было быть либо одной, либо другой, либо вообще не быть женщиной.
Именно там, больше, чем когда-либо прежде, Гермиону искушало сказать: «О, к чёрту всё!» — и последовать примеру Тома: сбежать в мир волшебников, как он планировал с одиннадцати лет, и никогда не оборачиваться. В первую очередь стать ведьмой, а всё остальное убрать на периферию. Том неоднократно повторял, что Гермиона не магл и никогда им не станет: срок её жизни в два раза больше, чем у магла, и поэтому мало шансов, что к тридцати годам она окажется, как они это называли, «на полке». Ведьмы вынашивали здоровых детей и в пятьдесят, и в шестьдесят лет — существовали зелья и целительницы, которые делали это доступным, — поэтому условности высшего общества (или вообще магловского общества) не должны были относиться к ней.
Именно здесь Гермиона задумалась о том, не зря ли Нотт насмехается над магловскими чувствами. Он делал это реже, чем раньше, но его странным образом завораживала мысль о том, что миллионы маглов умирают от голода за границей, и он был ещё более заворожён, когда узнал, что это произошло по вине британского магловского правительства.
(«Куда они сложат все тела? — спросил Нотт. — Они не могут испарить их. Они их съели? Конечно, это звучит варварски, но никогда нельзя сказать, что маглы сделают следующим — а это бы решило их проблему».
Чтобы предотвратить доступ японцев к линиям снабжения в британской Индии, военное правительство заблокировало транспортное сообщение, в результате миллионы уроженцев Бенгалии начали голодать{?}[Имеется
В конце концов, она изо всех сил старалась быть вежливой. Гермиона была гостьей, а миссис Риддл — хозяйкой. Ей повезло, что у неё была возможность выбирать роли, которые другим женщинам навязывали. Даже другие ведьмы, например Лукреция Блэк, не были от этого освобождены. Разве Кларенс Фицпатрик не говорил, что в следующем году Лукреция выйдет замуж за человека, который старше её на десять лет? К тому же миссис Риддл даже не была её матерью, так что Гермиона не обязана была прислушиваться к её предложениям. Не то чтобы кровное родство поколебало и Тома: он с ликованием отвергал миссис Риддл на каждом шагу, а ведь она была его законным опекуном.
Она хотела поговорить с Томом о его актёрском мастерстве, но ужин был таким утомительным, что она пошла в кровать сразу после умывания и переодевания в ночную сорочку. Она поправит Тома утром, когда будет достаточно отдохнувшей, чтобы противостоять любым аргументам Тома, почему он посчитал необходимым отыгрывать привязанность в такой преувеличенной манере. Это было далеко не тонко, особенно для самопровозглашённого «мастера тонкости» — каким образом он мог ожидать, что кто-то посчитает его искренним, а их… «роман» подлинным?
Под звуки дождя, стучащего об окна, Гермиона наложила быстрое Согревающее заклинание на свою кровать, отложила палочку на прикроватную тумбочку и забралась под одеяла. Тридцать минут спустя она провалилась в лёгкую дрёму, когда её дверной замок издал «клик», затем свет от ламп в холле прорезал ковёр, и тёмная фигура, шаркая ногами, прокралась в её комнату.
— Что… — простонала она, переворачиваясь и приподнимаясь на локтях.
Тяжёлый вес упал на её тело, тёплая рука зажала ей рот, а затем голос прошептал ей на ухо.
— Ш-ш, Гермиона, это я.
— Том! Почему т…
— Цыц!
Вес упал с неё, и просвет из коридора пропал, когда дверь беззвучно закрылась.
— Значит, — сказал голос. — Я наложил несколько заклинаний, чтобы мы могли говорить. На ковре в коридоре ещё Спотыкающийся сглаз, чтобы если какая-то служанка будет разнюхивать по этому крылу дома, я узнaю об этом.
— Том, — сказала Гермиона с ноткой упрёка, — ты мог бы наложить чары вторжения, чтобы подать сигнал тревоги, если кто-то войдёт в коридор.