Одного поля ягоды

babylonsheep

Том сел, поправляя мантию, чтобы та не помялась:

— Профессор, — начал Том, приоткрыв губы и широко распахнув простодушные глаза в том невинном выражении, которое Гермиона называла «заискивающее лицо». Это хорошо работало на взрослых, и он пользовался им летом, чтобы ложиться спать на пятнадцать минут позже отбоя. В Хогвартсе оно позволяло ему одолжить на одну-две книги больше, чем установленный предел в десять в библиотеке. — Это из-за того, что случилось на защите от Тёмных искусств? Профессор Меррифот всё тут же убрала и сказала, что я прощён. Это эмоции, разбушевавшиеся в самый ответственный момент, — Том смущённо посмотрел на свои

руки. Затем поднял взгляд сквозь свои ресницы на разочаровывающе безразличного Дамблдора на ту сторону стола. — Понимаете, в моём случае это было лишь немного буквально, сэр.

— Собственно говоря, Том, именно это я и хотел обсудить, — сказал Дамблдор. Он потянулся через стол и придвинул поднос с чаем поближе к себе. — Но сначала давай начнём с чего-то более важного. Чая!

Дамблдор поднял перевёрнутую чашку и поставил её правильной стороной одной рукой, а вторую он держал над подносом, перебирая пальцами, как флоббер-черви в ведре, и ближайшие к Тому чашка с блюдцем поднялись и поплыли к нему. Ложки звякнули, чайник начал разливать чай, а тарелка с лимонными ломтиками поплыла в руку Тома, пока серебряные щипчики отрывались и закрывались, как челюсти крошечного крокодила.

«Простое, однофункциональное заклинание, — подумал Том, наблюдая за происходящим оценивающим взглядом. Теперь, когда он знал больше о магии, чем в первый год, он был более критичен по отношению к чужим заклинаниям. — Простейшее, которое большинство ведьм и волшебников может накладывать после С.О.В., а большинство сдавших Ж.А.Б.А. — ещё и без слов. Я видел это в половине магазинов в Косом переулке. Но он сделал это без палочки.

А Гермиона ещё называет меня хвастуном».

Том положил себе немного лимона. Когда он вернул щипчики обратно на тарелку, она взмыла и вернулась обратно на чайный поднос. Дамблдор взял несколько печений с подставки для пирожных и устроил их в своё блюдце подле чашки.

— Лимонного печенья, Том? Нет? Оно превосходно, должен сказать, — произнёс Дамблдор, жуя сдобу. — Возвращаясь к теме нашего разговора. Я бы хотел услышать твою точку зрения о происшествии, случившемся во время занятия. Я, конечно, слышал от Галатеи, что это была реакция чересчур увлечённого ученика, которому всегда нравилось работать волшебной палочкой, но за все годы моей преподавательской деятельности, я думаю, никто не реагировал так, как ты.

— Что конкретно Вам бы хотелось узнать, профессор? — спросил Том. Он хотел отпить своего чаю, но подумал, что это может выглядеть, будто он пытается потянуть время, чтобы сфабриковать историю. Лучше держать руки на коленях. — Урок был… Досадным. Не думаю, что я был единственным, кто так считает. Многие ученики потом оказались в больничном крыле, чтобы получить дозу успокоительных зелий.

— Я хочу знать, как ты устроил пожар в кабинете. Где ты научился этому заклинанию?

— На заклинаниях в прошлом году, — ответил Том даже без секундного колебания. — Инсендио, заклинание огня, — он одарил профессора дрожащей улыбкой. — Полагаю, я немного увлёкся. Для меня это была уникальная тревожная ситуация.

Дамблдор кивнул:

— Не буду отрицать, что первая встреча с боггартом может вызвать тревогу. Но, Том, ты уничтожил его.

— Боггарт — это аморальное существо, согласно «Защитной магической теории» Слинкхарда. Похожее на полтергейста, оно ни живо, ни мертво, поэтому я не мог его убить, — Том процитировал учебник. Гермиона постоянно так делала на уроках, и учителя бросались в неё очками факультета,

будто считая, что Рейвенкло заслуживает шанса выиграть Кубок школы. — Я не могу сказать, что мне жаль, что я… Уничтожил, как Вы это называете, существо — магический объект, — которое существует только чтобы заставлять людей чувствовать себя плохо. Я не прав? Я плохой человек, сэр, оттого, что меня это не волнует?

По моему мнению, я считаю, что стоит больше переживать об учениках, случайно изгоняющих или изменяющих подопытных животных на Ваших уроках трансфигурации. Вот те шмели действительно живые, — Том покашлял для выразительности, прежде чем продолжить. — Или были, если на то пошло. Я всегда относился к моим с уважением. Но, например, я видел, как Мёртон Банкрофт тыкал в своего так сильно, что у него отвалилось крылышко. Если за кем и нужно следить, так это за ним — есть что-то страшное в том, как быстро он нападает на подопытных животных.

— Я сделаю заметку об этом перед началом занятий в следующем семестре, — искренне сказал Дамблдор, поправив свои очки и наклонившись вперёд. — Однако сдаётся мне, что твои моральные устои не стали бы проблемой, если бы ты просто воспользовался заклинанием, которому профессор Меррифот обучала вас на уроке. Ридикулус.

— Оглядываясь назад, возможно. Но, сэр, разве это так уж необоснованно, что человек, сталкиваясь со своим худшим страхом лицом к лицу, не может представить его смешным?

— Ты хочешь поговорить об этом, Том?

— Нет, сэр, — сказал Том. — Не уверен, как это могло бы помочь в моей ситуации.

— Тем не менее, — Дамблдор заговорил тоном, который не позволял продолжить увиливания, — боюсь, ты так и не объяснил «ситуацию», — и Том мог слышать ударение на это слово, будто Дамблдор обсуждаемую ситуацию смехотворной, а нежелание Тома говорить о ней — непонятным, — так, как ты её видишь. Я бы хотел быть просвещённым, если ты не возражаешь.

Том возражал. Поэтому он решил предоставить Дамблдору сокращённую версию.

«Ситуация», как Том решил продолжить её называть за неимением лучшего имени, росла корнями в летних каникулах.

Не было одного отдельно взятого момента или действия за лето, который напрямую вёл к инциденту на уроке защиты от Тёмных искусств. Был набор вещей, собрание абстрактных идей и образов, которые Том считал слабостью, которые вывели на свет и выставили напоказ перед половиной учеников его года, чтобы посмеяться над ним.

Первым моментом было то, что до него дошло, что он покинул приют — место, которое он ненавидел, но которое на протяжении большей части его жизни было единственным, которое он когда-либо знал и ожидал узнать до восемнадцати лет.

Он был в доме Грейнджеров, и скрытый смысл этого гостеприимного предложения не доходил до него, пока он не проснулся следующим утром в незнакомой кровати, не помыл лицо в незнакомой ванной и, когда он был лишь наполовину проснувшимся, не посмотрел на себя в незнакомое зеркало.

Зеркало представляло собой одно прямоугольное стекло, без трещин, без признаков плесени, прораставшей между стеклом и серебряной подложкой. Оно запотело оттого, что кто-то принимал душ за несколько минут до его прихода. Когда он отодвинул душевую занавеску, то увидел чистую фарфоровую ванну — никаких подозрительных чёрных колец по внутренней поверхности и, опять же, никакой плесени или зелёной мшистой линии под краном, — а затем из неё повалил туманный пар, сладко пахнущий цветами.