Охота на охотника
Шрифт:
– Он предложил договор, - меж тем продолжил Лужнин.
– Сказал, что все одно лучше жениха не найти... что с этаким даром многие побоятся... а он и раскрыться поможет, и удержит, если вдруг, и позаботиться... я и подумал... он-то крепко старше Элизы, а с другой стороны оно и неплохо. Ей твердая рука надобна, чтоб не задурила. Да и обережет, если чего вдруг... не бедный, опять же... мы и сами не нищие, только... понимаете ж, приданого никогда много не бывает. А у меня старшенькая, хоть и красавица, но все равно с деньгами оно верней.
Он
– Весницкий привез ее... я еще сперва подумал, что, верно, важная особа весьма, он так с нею держался... нет, лица не помню, тут не просите, хотя я и пытаюсь...
– Почему вы решили, что она важная особа?
– Говорю ж, держался так... экипаж с гербами... сам-то Весницкий верхами предпочитал, он человеком простым был... ну, то есть, никогда там за гербы без нужды на то особое не хватался, а тут вдруг четверик караковый, кохарское породы. Я такой красоты отродясь не видал. И сам дверь открыл, ручку подал... она-то вышла... помню вот туфельки у нее беленькие.
– С острыми носиками, - встряла Стеша, - а на них еще пряжки с серебряными колокольчиками. Катарина очень их любила. Идет, а колокольчики эти позвякивают тоненько... и еще платья она носила длинные. Такие, совсем длинные, в пол... уже немодно... кто бы другой примерил, посмеялись бы. А она...
...над менталистом высокого уровня смеяться никому и в голову не придет.
– И браслет, - вздрогнула вдруг Лужнина.
– Браслет при ней постоянно был, тоненький, серебристою змейкой...
Она провела по запястью.
– Точно!
– Стеша в ладоши хлопнула от восторга.
– Я помню, Элиза однажды попросила его примерить... он был таким... таким... прямо как настоящая змея! Чешуйка к чешуйке, а глаза красные, каменные... и я сперва даже боялась, что он оживет однажды. Представляете, какая глупость!
– Представляю, - медленно произнес Димитрий, пытаясь понять, где и когда он этот браслет видел. Или не этот, но похожий.
– А она сказала, что никак нельзя... что это подарок одного человека... все, что осталось... правда, добавила, что осталось куда больше, нежели остальные думают. И когда придет время, змея оживет.
...он определенно видел эту змейку.
Белую.
Такую поразительно настоящую, что оторопь брала... но у кого?
Когда?
Голова разболелась еще сильнее, а девица Лужнина захлопала глазами и тихо сказала:
– У вас кровь идет. Из носу...
Глава 17
Глава 17
...Стрежницкий подумывал сбежать. Не то, чтобы в сидении ему было так уж плохо.
Прохладно, что по летней жаре самое оно.
Спокойно.
Кормили шесть раз на дню, и Одовецкая просила передать, что, ежели хоть что на кухню вернется, она самолично явится с серебряною ложечкой.
...прежде ему не случалось, чтобы вот так...
...наедине с собою.
И голова-то почти не болела, рана и та зудеть перестала, разве что самую малость подергивала, вырывая Стрежницкого из затянувшегося сна. Тогда-то и наваливалась память. Он вдруг обнаружил, что и вправду помнит преогромное количество вещей, казалось бы, совершенно ему ненужных. Как вот та деревенька, в которую он явился, когда собрал первую сотню...
...мститель.
Славно горела. Людишки метались, ревели коровы, не способные выбраться из хлевов. Дымило, чадило. Сыпало гарью с ясного неба. Кто-то визжал, кто-то кричал, кто-то молил о пощаде... гойсали конные, пьяные от крови и собственной власти. А он стоял.
Смотрел.
И старался не слушать, как тяжко вздыхает за плечом Михасик.
– Дурное вы затеяли, барин, дурное...
– он все повторял, и Стрежницкий-таки не выдержал, одернул:
– Замолчи. Как они нас, так значит, по-доброму...
– А дети-то...
– Все одно без взрослых не выживут.
...муторно. И муть эта подкатывает к самому горлу, будто кто на ухо шепчет, что, мил человек, догулялся, добегался? Все-то тебе было в круговерти, когда золотой, когда кровавой. Неужто и вправду думал, что не выберешься из нее?
Не встретишься с собою?
А теперь полежи, подумай хорошенько, вспомни...
...погляди на себя.
...обозники полегли в снегу. Охрану еще когда побили, и теперь конные деловито спешивались, шли к телегам. То тут, то там раздавались выстрелы.
– Помилуйте, - купчишка осмелился выползти, упал на колени перед лошадью.
– Это ж для Тагельца хлеб, там люди помирают...
...Стрежницкий разрядил пистоль в лицо. Жеребец его и ухом не повел, через тело переступил аккуратно, лишь Михасик вновь вздохнул.
Помирают.
Верно.
И Стрежницкому велено сделать так, чтобы и дальше помирали, глядишь, близость смерти и заставит смириться, сдаться императорским войскам. А то ишь, независимости пожелали.
Памяти было много.
А крови и того больше. В какой-то момент Стрежницкий осознал себя стоящим подле окна. Благо, было то узеньким и еще решеткою забранным, захочешь с башни кинуться - не протиснешься.
Стрежницкий не хотел.
На руки свои поглядел, надо же, не бурые... а должны бы от крови, на них скопившейся. И не исчезла, не повымылась за годы. Он пошевелил пальцами.
Хмыкнул.
В монастырь, что ли, податься? А то и вовсе на скит. Поселиться на дальнем берегу Белынь-озера, который людишки не жалуют, и доживать век свой смиренно...