Охота на охотника
Шрифт:
Трава зеленела.
Кусты тоже зеленели. Пели птички где-то там... то есть, в гостиной слышно было лишь шумное дыхание Ангелины Платоновны.
– Я-то выжила... и Левонька тоже... кормилиц ему нашла трех, и нянек еще, только вы пока молодая совсем, детей своих нет, думаете, небось, если няньку взять, то и все заботы на нее перекинуть можно. Только как я могла своего мальчика какой-то неграмотно бабе доверить? Вдруг бы она ему дурное что сделала? Не со зла, конечно, но по недомыслию... я рядом-то была... следила... одна, представляете, хотела жеваным хлебом накормить.
Ее лицо разгладилось, помолодело словно.
– Вы себе представить не можете, какой он хорошенький был... просто прелесть. Я ему волосики с сахарной водичкой завью, костюмчик розовый[1] вздену... все восхищались. Вежливый был. Ласковый... чудо, а не ребенок... потом уже Ганечка наставников нанял. В школу отослать хотел, но я воспротивилась. Какая школа? Там же не известно, что твориться будет...
Она рассказывала о сыне легко, с восторгом и затаенной надеждой, что восторг этот ее всенепременно разделят. И Лизавета разделяла, улыбалась, кивала, соглашаясь, что именно так все и есть, что нет на свете человека лучше, чем Лев Вольтеровский.
А что он там кого-то убил?
Наветы.
Сплетни. И вообще случайность. А случайности и с лучшими происходят. Что ж теперь мальчику, остаток жизни на границе провести? Там, между прочим, опасно, хотя Ганечка и заверил, будто пристроил сына в место спокойное, но он же мужчина, а мужчины в большинстве своем к детям равнодушны.
И сами бессердечны.
Это Левонька исключение. Ах, какие письма он пишет матушке... Ангелина Платоновна читает и плачет, и перечитывает, тоже плачет. И конечно, деньги шлет. А то ведь Ганечка дюже из-за той неприятности разгневался, содержание урезал. Сто рублей в месяц всего.
Что такое сто рублей?
Лизавета чашку отставила, опасаясь не совладать с собой. Сто рублей? Если б у нее были эти сто рублей... в месяц... хватило бы и на целителя тетушке, и на воды, и на...
– Я ему и шлю понемногу... когда сто, когда двести... Ганечка мне тоже содержание положил, а много ли мне на старости лет надобно? Только чтобы мальчик счастлив был.
И глаза Ангелины Платоновны опасно заблестели, а Лизавета поняла, что слез не выдержит, что эта женщина, пусть и добрая, но в доброте своей слепая, вызывает в ней куда больший гнев, нежели супруг ее, приложивший все силы, дабы замять позорную историю.
Его хотя бы понять можно.
И ее тоже, но до чего не хочется... и неужели не видит она, как изуродовала сахарного своего мальчика всеобъемлющею этой любовью? Рассказать?
Не поймет.
Не поверит.
Не...
– Говоря по правде, - доверительно произнесла Ангелина Платоновна, чашку отставляя.
– Ганечка не хотел ко двору ехать, все норовил больным сказаться, но я уговорила. Когда еще такой шанс будет за мальчика попросить?
– Действительно.
– Вам дурно? Вы бледная такая...
– Где?
– В Арсиноре. Есть же тут штабы какие-нибудь?
– Какие-нибудь наверняка есть, - отпускало, медленно, тяжко, будто нехотя разжималась невидимая чья-то рука, позволяя сердцу биться с прежней силой.
– Вот! И значит, найдется местечко для талантливого юноши...
– Ангелина Платоновна определенно воспряла духом.
– Надо просто попросить.
– Кого?
– Кого-нибудь... я Ганечке так и сказала, но он еще злится на Левоньку... почему? Та история когда была... сколько еще мальчику мучиться?
Лизавета надеялась, что долго. И раздумывала, стоит ли лезть в эти семейные дела или же понадеяться на собственное Вольтеровского упрямство, которое не позволит вернуть блудного сына в Арсинор. А то ведь и вправду хватит у Ангелины Платоновны сил и наглости отыскать протекцию.
– И женить... я внуков хочу, - произнесла она доверительно.
– Двух. И девочку всенепременно... чтобы волосики светленькие и глаза синие.
– А если не светленькие?
Ангелина Платоновна лишь захихикала как-то совсем уж по-девичьи, отмахнулась, мол, глупости какие. Как у ее идеальной воображаемой внучки могут быть волосики да не светленькими?
– Главное, - она вновь наполнила фарфоровую чашечку, - невесту подыскать подходящую. Вы же поможете?
– Чем?
– Расскажете мне, кто тут и как... не подумайте, мы не бедные, у нас состояние есть. И папенька мне оставил. И Ганечка наслужил... да и Левонька пополнит.
В этом Лизавета изрядно сомневалась, но сомнения благоразумно оставила при себе. Ангелина Платоновна же поерзала и продолжила:
– Я же не глупая, я все понимаю, что здесь связи нужны... у Ганечки медалей за службу много, а вот связей нет. А если у жены будут? Вот вы знакомы с Одовецкой?
– Знакома, - призналась Лизавета.
– И как она вам? Конечно, говорят, что она манерами слаба, в монастыре воспитывалась, но так даже лучше... я ее в поместье заберу. У нас воздух преотличный, самое то, что для детей надобно. Левонька пока рос, ни разу не заболел. Будет себе рожать тихо...
Лизавета с трудом сдеражалась, чтобы не фыркнуть.
– Или Таровицкие... но говорят, что слишком красивая девка. А красивые всегда себе на уме. Мне вертихвостка не нужна ни за какие деньги. Деньги у нас и свои...
– Есть, - сказала Лизавета.
– Я и про тебя думала... ты милая, обходительная, но старовата уже. У старых больные дети родятся. Да и связей у тебя нет, а еще любовники...
– Какие?
Ангелина Платоновна плечиками пожала, добавив:
– Говорят... я-то сплетен не слушаю, но... ты мальчику не поможешь... еще вот Вышняты дочь есть, но она ж нелюдь! Как можно вообще нелюдей к людям пускать?!
– Не знаю, - Лизавета поднялась.
– Прошу простить, но мне и вправду переодеться надо, все же вскоре...