Окутанная тьмой
Шрифт:
«И что за чушь ты сейчас несешь, сестра?! Извини, но столько лапши мне на уши не влезет, про какое такое уважение, какое на славу?! Они просто напоили меня какой-то дрянью, проще говоря, отравили, вот и все!»
«Да, да, да, я прекрасно понимаю, мелкий, что ты не хочешь признавать свое поражение – ты просчиталась, недооценила их, ты ведь и подумать не могла, что они сами, без твоей помощи и вмешательства смогут обезоружить тебя, сделать безвредной, как ты, собственно, и хотела. Признайся, ты и не думала, что за этим поцелуем могут появиться такие последствия, ты не думала, что все может обернуться так. Ты рассчитывала, что вновь обманешь его и сбежишь, но парнишка оказался ловчее, чем ты думала, даже я такого предположить не могла, он обхитрил тебя. Способ прост, банален, но ты, черт возьми, купилась на него. А на счет уважения к ним – это чистейшая правда, мелкий. Ты не знаешь и даже представить себе не можешь из чего сделано это зелье, и ты не знаешь, какую цену им пришлось заплатить за этот цветок, ради тебя. А я знаю, так что, мой тебе совет, мелкий, лучше помолчи»
«Оставим это, сестра. Зачем, зачем ты даешь мне столько силы? Я уже могу подняться, так что уймись, я не хочу зависеть от тебя, дальше я и сама прекрасно справлюсь»
«Нет уж, мелкий, задержись здесь еще ненадолго. Ты, глупая, ничего, совершенно ничего не знаешь об этом цветке и о его побочных действиях, платить за которые придется тебе. Поверь, скоро у тебя появиться
«Вот как, за это придется платить мне, что же, это не впервой. А тебе, сестра, спасибо»
«Пришло время, мелкий, открывай глаза и, пожалуйста, не напортачь там, чтобы я, глядя на тебя, краснела. Будь взрослее, умнее, сдержаннее, будь с ними ласковее, мелкий»
В здании повисла долгая минута тишины, разрушаемая только тихими вздохами магов и приглушенными хрипами и рыками Хартфилии, когда она, пытаясь преодолеть, превзойти саму себя, поднялась со скамейки, куда ее так заботливо уложили, еще и накрыв пледом, чтобы не замерзла – как глупо с их стороны и … приятно. Неуклюже, еще не совсем, но тело слушалось, хотя все еще было ощущение, что оно не ее, когда отказывалось выполнять самые простые, казалось, элементарные действия – просто стоять прямо без какой-либо опоры. Перед глазами все разом поплыло, будто весь мир кто-то в одночасье перевернул вверх ногами – все чаще появлялись непроглядные черные пятна, как кляксы, скрывая от нее этот мир, пытаясь вернуть ее назад в ту непроглядную, бездонную пропасть, откуда она с таким усилием смогла выбраться всего минуту назад. Во рту неприятно жгло, чувствовался тот же привкус горечи на языке, который на мгновение, казалось, свел ее с ума и лишил рассудка. Устало прикрыв глаза, болезненно морщась от неподвластного ей жара внутри, от все той же беспомощности, от накатившего, неожиданно появившегося чувства голода, Хартфилия, крепко стиснув губы, чтобы просто не сорваться на отчаянный крик, вцепилась руками, ногтями, уже вытянувшимися в когти, в стол, оставляя глубокие, темные, рваные полосы. Люси прекрасно понимает и осознает, что сейчас ее поведение пугает их – эти крики, хрипы, когти, скользящие по поверхности стола, нервно содрогающиеся плечи – они наверняка находятся в немом ужасе перед ней, все, без исключения. Вот только как бы Хартфилия не хотела, она не может совладать с этим чувством беспомощности, бессилия и точащим ее изнутри, доводящим до полнейшего безумия, голодом. Ведь Лия о нем говорила, да, это огромная неподвластная проблема, внутри все как будто меняется своими местами, переворачивается, причиняя адскую боль, вот только голод засел где-то глубоко и нерушимо – он требует крови, свежей души, но только еще не время – шесть часов еще не наступили, еще ведь два дня. Еще сильнее стиснув зубы до противного скрежета, Люси вновь закрывает глаза, мотает головой, надеясь отогнать эти мысли, это желание, наивно полагая, что еще секунда, две и все пройдет, ей удастся совладать со всем этим, но будто подтверждая все ее страхи, это чувство никуда не исчезает. Все остается на своих местах, все по-прежнему хреново, все это так же безудержно и неподвластно ей самой.
– Люси, тише, все уже позади, теперь все хорошо, – как можно ласковее, нежнее проговаривает Драгнил и вопреки собственным страхам, наконец, зародившимися и в нем, слишком уверенно приближается к ней, протягивает руку – вот только Люси не верит ему, совсем не верит этим пустым, холодным, просто безжизненны глазам, не верит этой наглой, самоуверенной ухмылке, вовсе не свойственной ему в такие моменты. Отцепившись от края стола, Хартфилия обернулась, все еще желая увидеть своего настоящего Нацу, а не эту жалкую, пустую подделку, каким он сейчас и является без своих чувств, которые делали его живым. Но нет, перед ней все тоже бесчувственное лицо, холодные глаза и хамовата ухмылка, которая в отличие от его настоящей улыбки, не наводит никаких теплых, греющих душу воспоминаний. Только холод, только огромная, черная, непреодолимая бездна между ними – ведь это, как ни крути, не он. Его рука, все так же протянутая вперед к Хартфилии, не дрожит, доказывая, что и страх в нем перед ней полностью отсутствует и это лишь одно из, которые перестают делать его настоящим, искренним Нацу, даже отсутствие чего-то одного, казалось, самого мелкого, никчемного чувства меняет его в корне. И сейчас он стоит всего в нескольких шагах от нее, смотрит вроде как и ласково, с нежностью, но в то же время в его глазах пустота и обычный холод – безразличность, которая чаще всего бывала в глазах самой Люси. Вот только для нее она была привычной, но видеть ее в нем, в ее Нацу, было страшно и в какой-то степени больно и гадко. Он ведь совершенно не такой, это не его взгляд.
– Не подходи! Не смей подходить ко мне! – выкрикнула Люси и, вытянув одну руку вперед, как для баланса, а второй все так же опираясь на стол, обошла его вокруг. Слабость уже в который раз совершала попытку опустить ее в темноту, в пустоту, в полное непонимание происходящего, но что-то упорно не давало этому случиться. Эти пресловутые черные пятна постепенно то исчезали, то вновь появлялись, теми же уродливыми, мешающими кляксами, скрывая от нее все краски, цвета, которые она только могла различить в полумраке, всех тех, кто был сейчас перед ней, кого она могла видеть, но боялась посмотреть в глаза – было просто стыдно. Когти вновь вытягивались, явно выделялись на бледных тонких пальцах и наверняка они пугали их – рука все так же вытянутая вперед дрогнула, сжалась в кулак, впивая когти в кожу, до крови, ведь она не хотела, чтобы они видели это, не хотела, чтобы они видели ее такой, не хотела, чтобы они боялись ее, не хотела втягивать их сюда – это был ее личный мир, ее ад. Пустой, безжизненный, холодный, лишенный всякой радости, наполненный до краев болью, кровью, смертями, горькими, сожалеющими слезами, угрызениями совести по ночам – им всем здесь не было места. А теперь всего один короткий взгляд исподлобья, незамеченный ими и Хартфилия видит их глаза, а там и мысли, и желания, и страхи – они для нее открытая книга, нужно только найти нужную страницу. Первое, что видит она – жалость, сожаление, сочувствие, непреодолимое желание помочь, далее немой, граничащий со здравым смыслом, страх и ужас. Люси криво ухмыляется, зная, что за челкой все равно не видно – она ведь знала, с самого начала знала, что ничем хорошим это все не закончится, они сами, собственноручно воплотили все ее самые горькие, приводящие в ужас, страхи в жизнь – она думала, надеялась в глубине души, что они примут ее такой, какой она стала, со всеми демоническими штучками – с этими уродливыми, острыми клыками, с тонкими, длинными когтями, с вороньими крыльями и алыми, кровожадными глазами. Но нет, они смотрят испуганно, жалостливо, непонимающе. Они как будто и не хотят понимать ничего, что должны делать сейчас – они просто должны бежать от нее, спасаться, но нет – они смотрят на нее, как и всегда, почти, как и раньше, не видя, что перед ними настоящий урод, еще одно жалкое порождение тьмы, еще один убийца, руки которого давно в крови, а душа прогнила, она просто одна из.
– Ну же, Люси, иди сюда, – Драгнил подходит ближе, все так же протягивает ей руку, улыбается, смотрит точно так же, казалось, тепло и заботливо – вот только все равно не так. От него не исходит тепло, тот привычный свет, от него исходит только
Это чувство всегда сводило Люси с ума на несколько минут, именно из-за него она и считала себя настоящим монстром – у нормального человека нет таких желаний. Именно из-за этой временной слабости, когда она была просто не в состоянии управлять собой, привести в чувства, все ее надежды и мечты о прежней, счастливой жизни рушились, разбиваясь об одно единственное слово – монстр. И вот сейчас, именно в эту секунду, именно здесь, перед ними это желание берет над ней верх – уже нет никаких сил держать все в себе – эти хрипы, этот животный рык, безудержное желание вонзить в кого-то клыки, напиться кровью, получить еще одну прогнившую, черную душу, вцепиться когтями в хрупкие плечи и ломать, ломать, ломать, пока он жертвы не останется ровным счетом ничего – только сердце, по праву принадлежащее дьявольскому псу.
«А я ведь говорила тебе, что будут и другие, более важные проблемы, от которых ты, мелкий, будешь не в восторге. Вот ты меня никогда не слушаешь, а сейчас так мучаешься, зная, что все равно придется наплевать на свою человечность и убить, верно? Это больно, мелкий, я уже не помню это чувство, однако все еще представляю какого это. Это желание, эта потребность никогда не была подвластна кому-то, она всегда берет верх над демоном, запомни это и прекрати бороться. Повинуйся ему и иди, утоли свой голод, пока не стало слишком поздно, пока ты не натворила здесь никаких непоправимых дел»
– З-заткнись, Лия! – в этот момент ей ровным счетом было плевать на то, как они смотрят, какими взглядами на нее. В душе было лишь одно, то самое желание не сорваться, бороться или все же сдаться и позволить себе слишком много лишнего, но не здесь, там, на улице. Там столько людей, столько запахов, столько крови, столько душ – этот соблазн непреодолим и от него глаза начинают предательски краснеть. Люси раздражало сейчас абсолютно все – это здание, эти маги, их взгляды, их мысли, эти мерзкие перешептывания, когда они так невинно смотрят на все ее мучения и не понимают, не подозревают, как сейчас близки к смерти. Но больше всего ее раздражает тот, кого она, казалось, любила не такой детской и наивной любовью – Драгнил. Стоит перед, ней протягивает руку, но он не тот, может внешность и та же, но внутри он пустой и холодный, будто от него осталась лишь эта обертка, а все остальное, что только было в нем кем-то нахально украдено, ведь сам он никогда бы и не позволил случиться такому.
От таких мыслей полосы на столе становятся еще глубже, все тело начинает судорожно дрожать и единственная опора, казавшаяся такой крепкой ранее, начинает быстро исчезать из-под рук – стол с глухим треском и грохотом рассыпался под ее напором, превратившись в обычные щепки. Часто, как можно глубже, вздыхая, хватая сухими, потрескавшимися и теперь еще и окровавленными от собственных клыков, губами воздух, Хартфилия просто осела на пол, упираясь в него руками, опираясь только на него.
– Люси, с тобой все хорошо? – Хартфилия осторожно, все так же боясь всего на свете, а в первую очередь саму себя и сорваться, все так же дрожа всем телом, подняла глаза, вглядываясь в маленький, хрупкий силуэт МакГарден, сквозь беспорядочно упавшую на глаза челку, хотя это стало уже привычно, даже в какой-то степени стало ее защитой. Леви стоит прямо напротив нее, их разделяют всего пара шагов, обе маленькие ладошки девушки покоятся на ее животике; смотрит она большими, взволнованными и такими по-детски наивными глазами, улыбается уголками губ. Стоило ей только заметить, поймать удивленный, даже пораженный взгляд Люси на своем животе, ведь Хартфилия и вправду не знала и не подозревала о таком, как на маленьком аккуратном личике МакГарден появляется теплая, нежная улыбка, а на глаза тот час отчего-то набегают слезы, видеть которые просто противно и гадко. – Знаешь, Люси, все эти дни, когда я только узнала, что ты жива, я хотела познакомить тебя со своим сыночком. Он еще совсем маленький, еще не родился, но еще неделька, может чуть больше и я, наконец, смогу увидеть его своими глазами, смогу обнять его крепко-крепко, поцеловать его в лобик и чувствовать это родное тепло, это маленькое чудо, которое я вынашиваю вот уже девятый месяц. Я так хотела разделить эту радость с тобой, Люси, чтобы ты тоже подержала его на ручках, выбрала для него хорошее, красивое имя, как умеешь только ты, стала бы его крестной – я была бы так счастлива. Что же? Что происходит с тобой сейчас, ведь тебе больно, и мы это видим, слышишь? Просто запомни и никогда не забывай – мы тебя не боимся и никогда не боялись, мы всегда будем тебе помогать, будем пытаться сделать это, ты просто скажи, что так мучает тебя, мы же все поймем, я пойму тебя, Люси, – видеть это почти детское лицо с такими горькими, прозрачными слезами на щеках, этой улыбкой для Хартфилии было невыносимо. Но какой бы хрупкой, какой бы маленькой не казалась эта девушка, теперь уже наверняка чья-то жена и будущая мать – сила духа, храбрость, смелость всегда были рядом с ней, таков уж ее характер, такова она сама. Эти чувства никогда не позволяли ей сдаваться, опускать руки и, позорно опустив голову, уходить – она всегда сражалась. Маленькая, но сильная – и это всегда было про нее.