Окутанная тьмой

Имилис

Люси считает, что не принадлежит Нацу, она вообще никому не принадлежит — она свободна, относительно свободна, она может уйти, когда пожелает, хоть и будет страдать. Но Люси нравится, что она испытывает, и теперь Хартфилия просто упивается такими знакомыми чувствами, которых не знала полтора года, ощущения тепла и трепета, без которых медленно сходила с ума. Люси почти свободна, стоит только пожелать, и она уйдёт, её здесь ничего не держит, так она думает — так же наивно рассчитывает, что после исчезнет, испарится, не появится, рассчитывает, но пока только тихо закусывает губы, шумно выдыхает горячий воздух, глубоко впиваясь ногтями в спину Драгнила. Она почти свободна, она почти не его — это он принадлежит ей.

Но как бы она не пыталась найти свою свободу — тщетно. Её свобода давно в его руках.

Люси

лежит тихо, медленно, явно наслаждаясь моментом тишины и покоя, перебирая тонкими пальцами волосы Нацу — он спит, он устал, он расслаблен и почти ничего не чувствует, не ощущает, не догадывается, и это к лучшему. В комнате так же темно, фонари уже погасли, полностью отдавая город мраку, но Хартфилия рада, всё же ночь единственная, кто знает все её грехи, и она поглотит их, унесёт с собой после восхода солнца. Как давно Люси прониклась доверием к мраку, который так много раз уже чуть не убивал её, она не помнила, просто ночью было спокойней, тише, ночью никто бы не смог её поймать так просто. По стенам только мягко бы скользила её тень, надежно скрывая истинное лицо, все чувства и желания, подавляя их, поглощая, утягивая на дно, сводя всё искреннее и светлое на нет.

Люси прикрывается только простынёй, всматривается в умиротворённое лицо Нацу, оберегает, смотрит, чтобы его сон, его мысли ничего не тревожило, заставляя беспокойно мотать головой, судорожно сжимать руки в кулаки. Люси искренне не хочет, чтобы он и дальше страдал, мучился без частички своей души, чувствуя ко всем знакомым и друзьям неприязнь, ненависть, презрение. Хартфилия хочет вновь увидеть того светлого, доброго, милого Нацу, который так бережно обнимал её, легко целовал в тот день на стадионе. Но Люси надоело, что только она делает кому-то больно, доводя до такого состояния, до таких действий — теперь она знает и другую сторону Нацу, которая тоже умеет причинять боль любимым, и ей это нравится.

За окном начинается дождь — Люси хорошо слышит, как капли глухо ударяются об стекло и мутными, прозрачными разводами стекают вниз. Хартфилия по-настоящему любила такую погоду, может она и навевала тоску, какие-то странные, нежеланные воспоминания, но в ней всегда были и плюсы — среди такого дождя, даже днём, можно легко затеряться среди шумной толпы, а ночь и дождь ещё лучше. За плотной завесой, беспрерывно льющейся с тяжёлых, свинцовых туч, легко спрятаться, легко спрятать лицо, глаза и слёзы — никто и не поймёт, не сможет разглядеть, что ты чувствуешь на самом деле.

— Кин, пора, — тихо проговорила Хартфилия под шум дождя за окном и дикие завывания ветра. — Всё в порядке, Кин? — Жнец, появившись напротив, неторопливо вышел из тени в середину комнаты, старательно отводя взгляд в сторону — ему не было стыдно, почти не было, за то, что он застал их в таком виде. Он давно не маленький и знает откуда-то берутся дети, он смущается только из-за того, что Люси-сан перед ним так легко одета. Кин никогда не видел её такой: распущенной, растрёпанной, с лёгкой, довольной улыбкой на красных губах; открытые плечи и ключицы с ещё незажившими следами, помятая простыня, в которую Хартфилия так небрежно укуталась. И ему почти не стыдно, Кин знает, что не покраснеет, он никогда не краснеет, но вот взгляд отводит всё равно, ему просто не комфортно и, проще говоря, хочется провалиться под землю, или чтобы Люси-сан просто оделась. И когда Хартфилия понимает причину, по которой Кин так старательно избегает её глаз, то просто улыбается и по щелчку пальцев возвращает одежду на себя. — Всё, теперь не стесняешься? — Кин недоверчиво косится на кровать. Только после того как убеждается, что Хартфилия действительно одета нормально, оборачивается полностью, глядя на Нацу, мирно спящего на коленях девушки.

— Всё нормально. Давайте уже начнём, Люси-сан? — хрипло произносит Кин, заметно волнуясь, Хартфилия только коротко кивнула, приподняв Нацу выше, притянув к себе, держа его лицом к Жнецу — Драгнил ничего не чувствует, не упирается, он просто крепко спит, послушно укладывает голову Люси на плечо. Кин, подойдя ближе, становится одним коленом на край кровати, улыбается — почти злорадно, по сумасшедшему, но ему так проще, он чувствует себя более уверенным в таком образе, да и Люси не против. Для Кина проще опустить кого-то ниже себя, смотреть сверху вниз и чувствовать некую доли власти, быть более чем просто уверенным в своих действиях и желаниях, даже если перед ним Нацу. Есть всего несколько человек, с которыми

этот трюк не проходит удачно, но Драгнил оказался не в их числе, и это по-своему было хорошо. — Прошу прощения, Нацу-сан. Пора вернуть то, что по праву принадлежит вам, — Жнец поднимает голову, видит, как довольно, радостно сияют глаза Хартфилии в темноте, она улыбается, кивает ему, вот только Кину от её улыбки не легче, особенно в такой ситуации. Он чувствует себя смело, почти, но руки дрожат, а страх, что что-то пойдёт не так, медленно опутывает сердце, после намереваясь больно сжать. Кин не хочет думать о плохом, о том, что что-то не получится, но эти мысли, мерзкие и грязные, сами зарождаются в сознании.

Кин чувствует себя вполне нормально, он серьёзно, по-взрослому вглядывается в лицо спящего мага, вновь мысленно извиняется, в сотый раз, так же искренне, как и прежде, а Нацу ничего и не чувствует, особенно этого пронзительного, виноватого взгляда на себе, он просто спит. Возможностей и дальше оттягивать момент возвращения нет, да и совесть не даёт покоя, без разбора, наотмашь ударяя его по щекам холодными ладонями, приводя в чувства — Кин понимает, что всё зависит только от него, он дрожит, теперь даже при Люси ему становится чертовски страшно. Он впервые в жизни вынужден отдавать чьи-то чувства назад, буквально отрывая их, вырывая из собственного тела. И та неизвестность с одним вопросом «Что буду ощущать при этом я?» слишком пугает и медленно перерастает в огромную пропасть, которая порождает страх и сомнения в его душе. Кин впервые так провинился перед Люси, хотя и раньше позволял себе такое, но до подобного никогда не доходило — сделки проходили спокойно, тихо, и Кин порой даже считал, что Хартфилия и не в курсе его дел. Но Люси знала всё, не то, чтобы следила, просто видела всё в его глазах — Кин всегда нервничал, отводил взгляд, закусывал губы, когда вновь участвовал в чём-то запрещённом.

Хартфилия смотрит заинтересованно, ясно видя, как что-то внутри Кина происходит, меняется, ломается — он не в силах противостоять страху, но, так или иначе, он пытается, борется. По его лицу всё видно: он то бледнеет, судорожно вдыхает воздух, его сердце ускоряется, а рука, протянутая вперед, начинает безудержно дрожать, то более-менее успокаивается, выравнивает дыхание, пытается улыбнуться, но губы только кривятся в каком-то жалком подобии. Ему страшно, но Кин не признаёт этого, наивно внушая самому себе, что он просто не знает этого чувства, а это, сейчас происходящее с ним, просто волнение и не больше. Люси знает, что Кин ни за что не признает свою слабость, не согласится с тем, что внутри него появился страх, оплетающий душу, что ему просто страшно из-за этого нового, неизведанного чувства — он будет отрицать. Рука всё ещё дрожит, но Кин, глубоко вздохнув, на мгновение будто потерявшись, без колебаний погружает её в Нацу — теперь без крови, без криков, без боли, Драгнил этого даже не чувствует. Единственное, что ищет там Кин — душа мага, а кроме неё он не заденет, не разорвёт, не повредит ничего, ему нужно коснуться этой светлой души, почувствовать её трепетание в своей ладони.

Хартфилия, не отводя глаз, смотрела на Жнеца, рука которого по запястье исчезла в груди Нацу — она не боялась, будучи уверенной в своём ученике, она знала, что он справится, просто видеть подобное было для неё впервой. Люси никогда не делала такого и не собиралась, она, так же как и Кин, не знает, какие чувства появятся, как в том, кто отдаёт, так и в том, кто принимает. Но лицо Нацу не кривится, не морщится, он вообще не понимает и не знает, что происходит, не чувствует, как в его груди копошатся, не дотрагиваясь ни до чего важного, продвигаясь только к небольшому, ярко пылающему огоньку под сердцем.

Кин легко улыбается, когда пальцы мягко дотрагиваются до чего-то практически невесомого, светлого и безумно тёплого — никаких сомнений не было, это точно душа. Кин ещё никогда не касался чего-то настолько хрупкого, того, что можно так просто раздавить, сжав в собственной ладони, нет, он убивал других демонов, но их души не вызывали такого восторга, трепета и желания улыбаться. Вот только Кин не может отвлечься, даже чтобы довольно ухмыльнуться, тем самым успокоив Люси, он боится, что если его мысли займёт что-то другое, то это может закончиться плачевно — ему по-прежнему страшно. Хартфилия, опустив чёрно-алые глаза вниз, почти идеально и чётко видит, как кончики пальцев Кина едва достигают души — она улыбается, пускай Кин слабо верит в себя, Люси будет верить в него, за них двоих.