Окутанная тьмой
Шрифт:
— Простите, Нацу-сан, — Кин закрывает глаза, уголки его губ слегка приподнимаются, вырисовывая тонкую линию полуулыбки. По его бледному лицу, беря начало откуда-то из-под рубашки, начинает медленно и плавно расползаться татуировка Жнеца, узорами задевая щёку, проводя идеально-ровную линию через глаз, выше брови. Люси никогда не видела его в облике Жнеца, Кин почему-то всегда скрывал его, отнекиваясь, говоря, что там нет ничего особенного, Хартфилия наивно верила ему, но сейчас она собственными глазами видит и чувствует, что что-то не так. Кин неторопливо открывает глаза и тут Люси понимает, что именно казалось ей странным и неизвестным — его глаза стали красными, как у самой Люси или же как у Лии, что-то среднее между ними. А ведь помнится Хартфилии, что кто-то говорил, что этот цвет довольно редкий, чуть ли не один демон из миллиарда может получить его. — Не удивляйтесь, — отрывисто выдыхает Кин, заметно стискивая зубы, жмуря глаза — Нацу на руках Хартфилии только морщится, вздрагивает всем телом, будто его пронзило что-то насквозь.
Кому из них было больнее в этот раз, Кин точно не знал,
Но Люси, так пронзительно следящей за его состоянием, Кин ничего не расскажет, пусть смотрит выжидающе, прожигая в нём дыру — он будет молчать, ни за что не скажет, как это неприятно, больно, гадко. Всё эту чувства, ощущения сплетаются воедино, давя на грудную клетку, и если бы была возможность, если бы в горле не стоял ком, то, быть может, Кин бы и закричал — это было невыносимо для него. Кин молчит и под зоркими карими глазами, не прекращающими смотреть за ним, подходит к окну, с грохотом открывает настежь, впиваясь ногтями в подоконник, с неким облегчением вдыхает холодный воздух. Ком почти проходит, как и тошнота, принося какое-то мимолётное спокойствие, Кин радуется, что ледяные капли попадают ему на лицо, теперь уже без татуировки, полностью скрывая выступившие слёзы. Ему почти не больно, почти не страшно из-за всё поглощающей пустоты внутри — он почти справился, почти преодолел себя, почти привык.
— Что ж, удачи вам, Люси-сан, — Кин исчезает, растворяется, теряется среди дождя и темноты, надёжно скрывших его в своих объятиях. Хартфилия устало вздыхает — она слишком хорошо знает его, чтобы быть спокойной, чтобы не переживать за него, чувствуя, как все тело Кина пробивает мелкая дрожь, а сердце будто сжало чем-то, заставляя его упасть на колени. Люси знает, что он не ушёл далеко, что сидит где-то в переулке, пока без сил вернутся в свой мир, в свой сад, чтобы там скрыться — ему слишком больно. Вот только Хартфилия не может пойти за ним, не может подойти и обнять, как и тогда, целуя этого глупого ребёнка в щёки, в висок. Кин хочет быть взрослым, он хочет сам преодолеть всё, он хочет доказать свою выдержку, а Люси просто не вправе лезть туда, доводя его чуть ли не до бешенства, — пускай считает себя взрослым, пускай борется сам с собой, глотая слёзы. Эти испытания всегда к лучшему, если, конечно, Кин не сломается после этого, окончательно теряясь среди пустоты.
Утром погода была не лучше — в окна по-прежнему устало барабанил дождь, нагоняя тоску, а вдалеке были видны тёмно-синие грозовые тучи, обошедшие город стороной, оставляя за собой только бледное, грязно-серое, свинцовое небо. Люси всю ночь посидела, так же тихо, трепетно перебирая волосы Нацу пальцами, накручивая некоторые пряди, сонливости не было — Хартфилия уже давно привыкла ночи напролёт проводить в раздумьях. Кин всё же ушёл, просидел несколько долгих часов в какой-то подворотне, под дождём, и ушёл, Люси слышала, как он плакал, как впивался ногтями в кожу, будто желая выдрать собственное сердце, которое так невыносимо ныло. Она бы и была рада пойти к нему, но не могла, всё, что оставалось Люси — это сидеть и слушать, как он дрожит, как он страдает, как не сдаётся — тихий переулок только эхом разнёс его рык, а после он исчез, вернувшись домой, это было к лучшему. В этой тишине, когда всё ещё было окутано мраком, ответы на волнующие вопросы приходили быстрее и казались более правильными. Нацу так и проспал всю ночь, не шелохнувшись, не обращая никакого внимания на пронизывающий ветер из открытого окна. Его Люси так и не закрыла, объясняя это тем, что так было лучше: она слышала всё, что было с Кином, и параллельно успокаивалась с помощью шума дождя и мрака, которые мягко окутывали её душу.
Теперь с Нацу всё было хорошо, ничто ему не угрожало, за него Хартфилия была более-менее спокойна, но волнение возвращалось, возрождаясь уже по другой причине — Леви. Сегодня Гажил вновь приведёт её в гильдию, как и обычно, только предупредит всех, а Люси придётся применить все свои силы — Хартфилия не собирается экспериментировать и давать МакГарден свою кровь, она не знает, как отреагирует на это ребёнок. Люси не хотелось бы, чтобы малыш мучился, став на такую же дорогу с кровавыми следами как позади, в прошлом, так и впереди, в его недалёком будущем. Есть ведь и другой способ, тот, которым Люси пользовалась неоднократно — внутри всё заныло от воспоминаний недавно бушующей там тьмы, но Люси собиралась сделать это снова. Перенять на себя всю боль ребёнка, то есть на мгновение ослепнуть — её никто не учил этому приёму, никто не рассказывал, Люси сама нашла выход ещё тогда, в лесу, когда спасала Джувию, и сейчас вновь придётся принести себя в жертву. Люси уже привыкла, что вечно во всём виновата, что постоянно страдает, и в этом, как ни странно, только её собственная вина, никто из друзей, ни за что, не прикрывался бы ею, как щитом, Хартфилия, сама подставляется под удары. Тьму Люси ощущала и помнила, но страшно было из-за секундной, а может и минутной темноты, когда свет померкнет в её
Как только настенные часы глухо пробили семь, Хартфилия тихо и бесшумно выбралась из кровати, прикрыла окно и просто ушла, оставляя после себя лишь лёгкий запах духов и сигарет, дым которых впитался после последней сигареты, выкуренной пару дней назад, перед возвращением в гильдию. Люси бы и хотела остаться, ей было здесь, в объятиях Нацу, тепло, уютно, комфортно и впервые за долгое время почти спокойно, но времени катастрофически не было — закончилась выдуманная идиллия, закончилась мёртвая тишина, закончилось мнимое спокойствие. Теперь ей было необходимо встретить Целительницу и провести её до самой гильдии, где они тут же приступят к делу. На вчерашний вопрос «Почему? Неужели она и сама не может дойти?» Люси получила весьма странный и неожиданный ответ — оказалось, что за всё это время отшельничества Полюшка начала боятся людей, особенно, если приходилось идти куда-то одной. И теперь вместо той суровой, грубой, грозной женщины, которая с помощью обычной метлы нагоняла страх на всех, перед Люси стояла настоящая мямля, которая тут же теряется в городе, дрожит и панически боится людей. Хорошо и уверенно Целительница чувствует себя лишь дома, или где-то рядом с домом, или во дворе дома, но выход в люди без сопровождения превращался для неё в настоящую пытку. Люси честно было просто плевать на страх Полюшки — Хартфилия за это время хорошо узнала психологию людей и была уверена, что даже без неё женщина бы пришла. Целительница бы подрожала, потряслась, побоялась, но пришла бы, ведь совесть точит её изнутри, и для избавления этого мерзкого чувства есть лишь один путь.
Люси видела, что Полюшка мучается, ведь явно ночами плохо спит — такие заметные синяки и усталое, осунувшееся лицо с ещё большим количеством морщин были тому не опровергаемым подтверждением. Женщину мучают страхи, кошмары, Люси видела это в её глазах, но так и не могла понять, представить, что такого ей снится — лицо Гажила и Леви, их упрёки, крики, мучения, слёзы или их новорожденный малыш, который смотрит на Полюшку открытыми, мутными глазами, не видит её, но улыбается, зловеще и страшно. А вот Люси почти всегда снилась темнота — вокруг только она и ничего более не видно, темнота мягко окутывает со всех сторон, убаюкивает, успокаивает, проникает в сердце. Только спустя несколько секунд Люси с каким-то безразличием замечает, что стоит босыми ногами в луже чьей-то крови, а вокруг поочерёдно появляются чьи-то глаза, их много, они разные, но все холодные, стеклянные, пустые, смотрят на неё. Это мёртвые, те, кого убила Люси, они тянут к ней свои руки, такие бледные, худые, обтянутые только кожей, цепляются за неё скрюченными пальцами, пытаясь разорвать на части, отомстить. Люси никогда не кричала, вновь и вновь видя их в своём сознании, день за днём, но Хартфилия, как и всегда, привыкла — они просто плод её собственного воображения, порождённые её совестью кошмары. Эти призраки, выдуманные ею, преследуют её и будут преследовать, пока однажды Люси не сдастся — это их месть, она их убийца, но сейчас просто жертва. Вот только Люси уже почти не страшно кануть во тьму с головой…
— Ну и какого чёрта вы там стоите? Выходите уже, думаете, что за этой сосной не видно? — Люси злорадно усмехнулась, стоя у начала тропинки, ведущей к дому Целительницы. Как она и предполагала, Полюшка выбралась, не до конца, конечно, но всё же прошлась, вышла навстречу, хотя сейчас и перепугалась, услышав голос Люси, вздрогнула, испуганно выглядывая, осматриваясь по сторонам. Теперешний характер женщины одновременно и дико раздражал, и удивлял — они ведь не в игры играют, дело важное, так неужели нельзя взять себя в руки и стать серьёзной, рассудительной? Вот только вслух Хартфилия не произнесла ни слова и, устало прикрыв глаза, подавляя раздражение и гнев, бушующий внутри, потянула пронзительно взвизгнувшую женщину на дорогу, крепко вцепившись в рукав её плаща. Времени не было, чтобы заниматься ерундой, и Полюшка это вроде поняла, прекратив упираться, послушно идя рядом, не отставая ни на шаг. — Времени нет на ваши страхи, только попробуйте сегодня сделать что-то не так, это может стоить кому-то жизни, — Целительница виновато отвела взгляд в сторону, прижав только что отпущенную руку к груди — и страшно, и надо, но она ничего не могла с собой поделать.
— Леви уже там с Мирой про беременность болтает. Ты как, готова? — Гажил ждал их у крыльца, руками опираясь на перила — выглядел он уставшим, видимо, как и Хартфилия не мог уснуть, в ожидании, вот только на его лице всё было заметно сильнее. Так же как и неподвластное волнение, дрожащие руки и испуганный, пустой взгляд — Хартфилия чувствовала и знала, что-то, что он согласился, позволил, ничего не значит, он всё равно боится. — Всё ведь будет нормально, да? — у самой двери окликнул Люси Рэдфокс, опустив руку на плечо. Люси и сама в тайне надеялась, что всё будет нормально, но не только от не зависело, что будет дальше — она только лечит, а вот за состоянием ребёнка будет следить Полюшка. Если малыш не сможет выдержать, перенести передачу собственной болезни, если он будет слишком слаб для этого, то придётся воспользоваться кровью, надеясь на чудо, и никак иначе. От Люси почти ничего не зависело, но волнение пожирало изнутри, а перед глазами всплывал этот мерзкий вопрос «А что, если?», не давая покоя, будоража сознание.