Окутанная тьмой

Имилис

— Наша Анна просто чудо, правда, Люси? — Леви, устало потирая спину ладошкой, тепло улыбнулась, кивнув на Эвергрин, Лисанну и Анну, последняя из которых сладко спала, накрытая одеялом, лишь порой дёргая во сне ручкой или ножкой, часто расплываясь в довольной улыбке. Люси и представить не могла, что такого милого, светлого снится этой девочке — не могла, и у неё не было возможностей, чтобы представить, слишком черна её душа, слишком темны мысли. В ответ Люси лишь кивнула, ведь на душе, даже сейчас, было легко, спокойно, и может, Лис действительно была права, не такой уж она убийца, монстр, какой себя представляет. Хотя воспоминания, запятнанные кровью, убийствами и смертью, всё же не дают ей покоя, та вина, которую когда-то возложила, приняла на себя Хартфилия, уже въелась под кожу и просто так вывести её нельзя, даже благодаря свету Анны. Сама Анна хорошая, добрая и наверняка она вырастет настоящей красавицей, будет радовать родителей, и Люси искренне желала ей самого лучшего в жизни, всё ещё тайно молясь неведомо кому, надеясь, что девочка так и не вспомнит её даже — пусть забудет всё, что смогла разглядеть в её глазах. Всё же не стоит так просто поддаваться теплу и чистоте, не стоит знакомить малышку с той стороной, не стоит позволять ей переступать через ту

грань, охраняющую ей невинный, детский сон. — Я присяду рядом, ладно? — МакГарден, всё так же улыбаясь, болезненно поморщилась, опираясь на стол, чтобы присесть — теперь любые движения давались ей с трудом, казалось, что каждая клеточка тела находится просто на пределе своих возможностей, ещё чуть-чуть и она просто не выдержит, сломается. Люси неожиданно для самой себя и вовсе необдуманно протянула ей руку, помогая аккуратно опуститься, хотя до этого не собиралась, при этом невольно коснувшись ладонью живота. Тут же раздался ощутимый удар, Хартфилия замерла, теперь не понимая саму себя — зачем коснулась Леви, зачем дотронулась, построила какую-то тонкую связь с её ребёнком, да зачем Леви вообще пришла сюда, в своём-то положении, когда здесь только-только начали наводить порядок? Запах палёного ещё немного ощущался, хоть и несильно, но если посидеть здесь достаточно долго, столько, сколько просидела сама Люси, то начинало уже порядком подташнивать, дополняя всё это вчерашними воспоминаниями. И все, кроме одного, Хартфилия помнила на зависть чётко — Люси до сих пор не помнила, кто помог ей вчера или же это она кем-то воспользовалась, грубо вонзив клыки, — не помнила, от досады стискивая кулаки. — Анна очень хорошая и смышлёная девочка, вот увидишь, мой малыш будет таким же миленьким и хорошеньким. Вот-вот уже, ещё неделя и всё, я смогу увидеть его и мне до сих пор не верится в это, будто сон наяву, но я ведь не сплю. Люси, я бы хотела поговорить с тобой серьёзно, на чистоту — не уходи больше никуда, пожалуйста, и стань крёстной моему ребёнку. Ты ведь знаешь, что лучше тебя я не найду никого, именно для меня важно, чтобы это была ты, пожалуйста, Люси. Я так долго ждала, надеялась, терпела, — Хартфилия внимательно слушала, но всё это не мешало ей замечать, постоянно находить на себе взволнованный, будто озлобленный взгляд Гажила. Конечно, Люси понимала, почему он смотрит так невыносимо, пронзительно, и сама могла объяснить другим непонимающим, вот только этот взгляд не давал ей расслабиться и, быть может, подумать над предложением Леви, чтобы как-то занять себя, отвлечься. Единственное чувство, желание, которое возникало в душе, видя Гажила таким, было — бежать — быстро, без остановки, просто бежать, не разбирая дороги, не важно куда, главное подальше отсюда. Люси знала, что не в праве была презирать его за эту слабость, ненавидеть за этот страх и взгляд, однако всё равно было дико неуютно, некомфортно, неприятно, а жаловаться Леви, пожалуй, самая отвратительная идея, пришедшая Хартфилии в голову за всё утро. Нет, Люси дала себе слово, что выдержит, во что бы то не стало, нужно постараться, продержаться и скоро всё пройдёт, взгляд Гажила измениться, может и сама Люси станет немного другой, не в силах поддерживать эту стену, по которой давно идут трещины.

«И сколько раз уже ты обещала себе стать немного другой? Сколько раз клялась, что завтра проснёшься совершенно другим человеком, а не демоном? Сколько раз ты уже, срываясь по мелочам, умоляла вернуть время вспять, в тот день, в тот час, в ту минуту, когда упала и умерла? Не живи уже больше этими глупыми надеждами, не пытайся изменить прошлое, забудь о том, что было раньше, не будь дурой!» — сначала казалось, что вновь и так не вовремя объявилась Лия со своими нравоучениями о правильном и верном, но это было что-то другое — то маленькое, тёмное, жесткое, ненавистное второе Я, готовое в любой момент взять и довести до полнейшего сумасшествия.

— Люси, так ты согласна, знай, я буду очень рада, если ты согласишься, — Люси потупила взгляд, вновь натыкаясь на глаза Рэдфокса — к горлу неприятно подошёл ком, вместе с тем же тошнотворным сомнением, стоит ли ей вообще быть здесь, находиться среди них. Всё же малышка Анна ничего толком и не изменила, просто на мгновение дала надежду, всё осталось, как и раньше — Люси по-прежнему боятся, презирают, обходят стороной, боясь наткнуться на эти глаза. Но зря ли вспыхнули давно забытые чувства, возродились из тлеющего пепла, подобно фениксу, бушуя в груди неподвластным вихрем — Люси впервые чувствовала себя настолько неуверенно, страшно, взволнованно. И от всего этого, а в особенности от мерзкого страха, так неприятно опутывающего душу, хотелось кричать — громко, истошно, чтобы хотя бы кто-то смог услышать, — а после просто заплакать, ощущая себя просто живой, просто настоящей.

— Я не знаю, Леви, я уже ничего не знаю в этом мире, и часто сама себя не понимаю, не могу понять, что происходит. Не знаю, зачем сижу здесь, среди вас, зачем брала на руки Анну, хотя и ощущала, что всё неправильно, зачем говорю с тобой — я знаю лишь одно, в глазах многих я так и осталась монстром. И мне уже не обидно и почти не больно, я привыкла, мне просто страшно, что всё, что говорят люди может взять и оказаться правдой, а не обычной выдумкой, мыслями, я этого боюсь. Уже давно хочется кричать от непонимания, которое разрывает изнутри, хочется бежать отсюда подальше, чтобы никто из вас больше не видел меня, хочется просто заплакать, чтобы понять, убедиться, что я ещё живу, существую. Я теперь уже ничего не могу, не хочу и всё чаще ловлю себя на мысли, что задумываюсь о вечном покое — быть может, было бы лучше, легче, правильнее, если бы я умерла, если бы меня не спасли, не превратили в это. И называть себя это больно, но, как мне кажется, правильно, — слёз уже не было, хотя было желание заплакать, только голос едва заметно дрожал, и Хартфилия вновь себя не понимала — зачем всё это говорит? Неужели надеется на прощение, надеется, что, услышав её исповедь, её простят, пожалеют, примут назад так же тепло? Неужели Люси всё так же верит в надежду?

— Знаешь, Люси, я не могу судить тебя. И никто из них тоже не может, просто не имеет на это права — мы никогда не были на твоём месте, мы не можем говорить, что всё, через что ты прошла, было просто, мы не должны презирать тебя, упрекать в слабости и желании быть защищённой. Мы должны поддерживать тебя, как и раньше, как было тогда, при нашем первом знакомстве, мы ведь одна большая, дружная семья, — а без тебя наша семья уже и не семья вовсе. Когда рядом нет кого-то близкого, то

всё становиться бессмысленным: кто-то уходит, кто-то ждёт, кто-то страдает, а кто-то не выдерживает и ломается. Слушай, я хочу предложить тебе сходить кое-куда, здесь недалеко, уверена она будет безумно рада увидеть тебя, — Люси насторожилась, услышав это неопределённое «она», однако послушно, сама не зная почему и зачем, поднялась, последовала за Леви к выходу. Как ни странно, тех пронзительных, прожигающих, осуждающих взглядов в спину больше не было, даже Гажил смотрел как-то иначе, а после просто отвернулся — Люси оставалось лишь надеяться, что, быть может, и он понял её правильно.

Куда они направляются, Люси всё никак не могла понять, хотя и знала этот город как свои пять пальцев: все улицы, переходы, закоулки — все они были до боли в сердце знакомы, и отрицать то, что Люси скучала по этим местам, было бы глупо. Да, порой не хватало привычной людской суеты, шумных улиц, долгожданного возвращения в свой дом, где всё лежит точно так же, как ты и оставил, обычного взгляда на гильдию. А теперь она шла по обычной каменной дорожке, впереди вход в центральный парк, где так же громко, знакомо журчит воды из фонтана, где на каждой скамейке сидят то одинокие, всеми позабытые люди, то шумные компании, чередуясь с влюблёнными парочками. Люси любила быть здесь весной: природа была по-своему красива, неповторима, притягательна, чарующа, а люди, будто забывая прошлое, холодные, леденящие душу ветра, с радостью позволяли нежным, первым лучам растапливать лёд в своих сердцах, освобождая место для больших тёплых чувств.

— Вот мы и пришли, Люси, я надеюсь, что она не занята как обычно, — Леви аккуратно, всё так же при помощи Люси, поднялась по ступеням, уверенно, бойко постучала маленьким кулачком в тёмную, деревянную дверь. Сам по себе дом был достаточно уютным, светлым, немного неподготовленным к приходу весны: на внутренних подоконниках стояли цветы, некоторые устало опираясь на местами мутные после дождей стёкла; спереди, где-то от середины дорожки, ведущей к двери, до почти самого начала улицы, отгороженные низким заборчиком, находились клумбы, пока ещё только с сырой, чёрной землёй и едва заметной, пробивающейся на свет травой; слева стояла просторная, светлая беседка, теперь слегка запылившаяся, неухоженная и рядом широкие качели с местами отлупившейся голубой краской. Люси до сих пор не знала и не догадывалась к кому они пришли, да и с какой целью, кто эта таинственная «она», которая безумно рада будет её видеть. Хартфилия вроде как и не волновалась, стараясь сдерживать свой интерес, оставаться практически безразличной, но сердце предательски, на одну секунду, замерло, когда послышались тихие, осторожные шаги и скрип деревянного пола. Звякнула железная цепочка, щёлкнул замок — Люси замерла в полнейшем неверии, точно так же, как и стоящая напротив неё девушка, явно не доверяя собственным глазам первые несколько секунд.

— Люси? — Эрза тихонько качнулась, будто от временной слабости в теле, но тут же уцепилась рукой за дверь, теперь, едва отойдя от шока, устроенного МакГарден, Люси всерьёз и внимательно смогла рассмотреть Скарлетт. Повзрослевшая, по-своему похорошевшая, с немного осунувшимся, усталым лицом, с мудрым, спокойным, но пока удивлённым взглядом, сильно похудевшая, но в целом такая же, как и была, если не считать коротких, едва достигающих плеч алых волос. — Я так рада! — Люси заметила искренние слёзы, быстро выступившие на глазах Эрзы, она и сама бы с удовольствием поплакала бы, крепко обнимая подругу, но только не могла. Как будто всё внутри — такое тёплое, светлое, родное, только-только проснувшееся — просто окоченело, замерло, застыло, прекращая подавать команды, не позволяя испытывать даже боль в полной мере. И эти трепетные объятия, когда чувствуешь себя уютно, тепло, в своей компании, когда понимаешь, что ради этого действительно стоило возвращаться, ради этого момента стоило жить, когда происходящее уже давно не сон, не воображение, а реальность, всё равно не выходит почувствовать что-то ещё. — Заходите, я только убираться начала, не обращайте внимания на бардак. Хотите чая? — Эрза торопливо зашагал в дом, на ходу стягивая с себя фартук весь отмеченный какими-то странными пятнами, которые теперь, похоже, и не отстирываются. Откинув грязно-серую тряпку в сторону, к фартуку, Скарлетт более воодушевлённо и, как показалось Люси в тот момент, радостнее, живее зашла на кухню, тут же принявшись накрывать на стол. Достала из настенного шкафчика три чашки из одного сервиза, плетёную корзинку с печеньем и конфетами, и приветливо, как настоящая хозяйка, пригласила девушек за стол.

— Джерар вновь уехал в Совет, оставив тебя здесь одну? — с неким сочувствием проговорила МакГарден, положив свою ладонь поверх руки Эрзы, погладив, сдержанно улыбнувшись, так пытаясь успокоить и поддержать. Люси же только смогла рассмотреть золотое кольцо с несколькими мелкими камешками и тонко-высеченной гравировкой внутри — этого хватило, чтобы сделать для себя кое-какие выводы. Эрза молодая, красивая, замужняя, вот только счастья и радости в этих глазах Хартфилия не видела, их там просто не было — была только неимоверная усталость, готовность бросить всё в любую минуту и уехать, куда-нибудь далеко-далеко, стирая все воспоминания связанные с этим городом. Но что-то крепко и надёжно держало Эрзу здесь, и кольцо на безымянном пальце служило тому подтверждением — Эрза сильная, упрямая, гордая. Вопрос лишь остаётся в том, а надолго ли хватит её непробиваемой брони, да и сможет ли она защитить девушку от всех ударов судьбы, сможет ли залечить ту трещину, которая медленно и гадко расползается, разрушает её брак и всю жизнь в целом?

— Да, он вновь вернулся туда и уже больше трёх недель не был дома. Говорит, что много работы накопилось, мне здесь одной тяжело, но он не позволяет ехать за ним, — Скарлетт или же теперь мисс Фернандес тяжело вздохнула, устало прикрыла глаза, поднося чашку к губам — теперь она тоже узнала, что такое взрослая, семейная жизнь, всё оказалось не так уж и радужно, идеально. Люси поступила так же, прекрасно понимая, что ни Эрза не стремиться выбивать из неё правду этого времени, ни сама Хартфилия к этой правде не стремится — им хватало обычной тишины и косых взглядов, слова явно были лишними. И наступила эта идиллия, когда в воздухе витал лишь сладкий запах чая, девушки поддерживали её и не собирались нарушать, пока это не сделали за них — громкий, детский плач быстро вернул всё в реальность. Эрза поморщилась, открыла глаза, глубоко вздыхая, поднялась со стула и быстро скрылась за дверью, поднимаясь на второй этаж. Леви только мило улыбнулась, наблюдая, как удивлённо дёрнулась Люси, явно не ожидая, что и у Эрзы есть ребёнок.