Окутанная тьмой
Шрифт:
Кин с неким облегчением добрёл до своей комнаты, тихо прикрыв дверь — здесь, как обычно, была тишина, темнота и настежь открытое окно. Кин любил холод больше, да и сейчас он был полезнее, просто, казалось, замораживая, охлаждая кожу, горящую огнём. Оперевшись обеими руками на подоконник, Кин осмотрел сад — со второго этажа всё было видно намного лучше: цветущая сакура, все дорожки, повороты, куклы, не смотрящие на него в упор, Акихико, сильно торопившийся поставить всех на место. Мысленно Кин даже пожелал ему удачи, хотя такому демону, как он, она просто не нужна — Акихико слишком легко добивается всего, что пожелает, и возвращение титула Жнеца явно не будет для него явной проблемой. Пожалуй, единственной, стоящей внимания проблемой был тот факт, что Люси так и не знала о его возвращении, да и сам Акихико что-то умалчивал, видно, не торопясь раскрывать своё появление, будто специально скрываясь. Но это было не так уж и важно, когда захочет тогда и расскажет, а Кину не стоит вмешиваться в их отношения, чтобы не стать после крайним. Кин рассчитывал, что как только сегодняшний день подойдёт к концу, его мучения прекратятся — уже завтра утром он прекрасно знает, что сорвётся, убив все эти пять душ сразу, одним махом, упиваясь обретённой силой, слишком уж сильна тяга к крови. В горле от таких мыслей неприятно першит, точно так же, наверное, было больно и Люси — Кин понимает, по крайней мере, пытается понять, решаясь прочувствовать всю ту боль на
— Здравствуй, Кин. Давай поговорим? Нам нужно кое-что обсудить, и срочно, — всё тело парня тут же пробила мелкая дрожь от этого знакомого голоса за спиной, и Жнец, стиснув зубы, застёгивая рубашку, тем самым прикрывая укус, обернулся. Кин мутно видит Люси, её глаза, но не видит той ожидаемой ненависти, презрения, упрёка в слабохарактерности или же это он в своём состоянии просто не может рассмотреть, и всё это пугает его, волнует, злит. Почему же она не испытывает ненависти к нему — он ведь поступил так гадко, подло, он ведь напал на её семью, её гильдию, так почему же? — Ты не спал? Устало выглядишь, да и бледный весь, ты переживал? — рука Люси легко касается его щеки, и тепло ладони более чем приятно, оно греет всё внутри, Кину нравится, это отвлекает от укуса, но он так ничего и не понял. А Хартфилия стоит спокойно напротив, поджав губы, не зная, что ещё сказать ему, — а вот рана на плече Кина саднит, ткань слишком больно прилегает к коже, и вот-вот на рубашке выявится тёмно-красное пятно, теперь Кину страшно. Он не хочет, ему не нужно, чтобы Люси вспоминала, нехотя Кин отошёл назад, опустив голову, стиснув зубы, — ему впервые было так неловко что-то скрывать от неё, впервые хотелось рассказать всё настолько сильно, не утаив ничего, но нельзя. Больно — не то слово, он порой и поверить не мог, что Люси — с виду хрупкая, ранимая, слабая, — могла выдержать подобное, а он когда-то смел ей жаловаться на какие-то мелочи, связанные со своей семьёй. Глупый, вот только он так и не понял, что раны на коже заживают и проходят быстрее, чем раны, которыми исполосовано его сердце. — Успокойся, Кин, я просто пришла поговорить с тобой, как с взрослым человеком. Я хочу предложить тебе забыть всю ту мерзость, что была вчера, давай всё начнём заново, а в том, что случилось, был виноват каждый, не смей винить только себя. Твоему сердцу больно, я слышу, не держи всё в себе, поделись со мной своими переживаниями как делал раньше. Это ведь помогало тебе, верно? — Кин замер, отчётливо видя эту искреннюю улыбку на губах и уже в который раз протянутую ему руку — в ответ он только крепко зажмурил глаза, чувствуя, что не может держать всё под контролем, что хочет просто заплакать, вот только нельзя. Он ведь не ребёнок, он Жнец, демон, убийца, и ему нельзя плакать. — Кин, — Хартфилия продолжила улыбаться, будто умиляясь его по-детски растерянному лицу и, притянув к себе, обняла за плечи. Кин, как всегда, чувствовал себя рядом с ней защищённым, чувствовал неописуемую радость, застывшие на щеках прозрачные слёзы — и всё это вместе просто заглушало его боль, перекрывало жар, заставляя забыться. — Ты же мой глупый ученик, как же я без тебя, а, Кин? — насмешливо продолжила девушка, но резко умолкла, Кин только чувствовал, как крепко её рука вцепилась в воротник рубашки. Кин шумно сглотнул, понимая, что это конец, что всё сейчас раскроется — Люси ведь не из тех, кого можно так просто чем-то отвлечь, она не из тех, кто забудет, просто переключится на что-то другое. — Что это, Кин? Кровь? Откуда? Отвечай, Кин! — но Кин молчал, позволяя трясти себя за плечи, он просто не мог найти в себе сил и смелости, чтобы признаться, чтобы сказать, что укус, который Люси только-только увидела, оставила на шее своего ученика она сама. Уже не было никакого смысла отпираться, и Кин ничего не делал, просто закрыл глаза, кожей чувствуя, как задрожали её руки — увидела и уже, наверное, вспомнила, в этот момент Кину сильно хотелось, чтобы она забыла, чтобы не смела винить себя, не смела презирать и ненавидеть. С минуту она стояла молча, просто вглядывалась в укус, медленно вспоминая то ведение, её воспоминание начало проясняться, пролетая перед глазами всё чётче и чётче и, наконец, все его слова, сказанные тогда, ясно прозвучали у неё в голове. Люси просто стало стыдно перед ним — он жертвовал собой, пытаясь вымолить прощение, он пытался помочь, пытался оправдаться, вновь заслужить её расположение, доверие, прощение, снисхождение к себе. — Идиот, какого чёрта ты творишь, Кин?! Дурак ты малолетний! — прерывисто проговаривала Хартфилия, обнимая его за худые плечи, целуя в щёку, в висок, как глупого ребёнка, совершившего поистине нечто опасное. — Попробуй только ещё раз выкинуть нечто подобное, Кин! — Кин впервые за день улыбнулся искренне, ведь Люси его простила и, похоже, что даже и не злилась — он её глупый ученик, просто ребёнок.
Комментарий к Всё изменилось, часть 2: Чувство долга... Прошу прощения за долгое отсутствие. В знак извинения прошу принять эти “скромные” 16 страниц.
Я знаю, что правильно Мираджейн Штраусс, но я воспользовалась всем знакомым Миражанна, так как мне просто было нужно окончание Анна.
На счёт Эрза и Джерар – решила, что буду пользоваться “правильными”, если так можно сказать, именами. Другие части так же будут отредактированы на устранения подобных косяков.
Сын Эрзы и Джерара – Лай – от английского Lie, что переводится как ложь.
====== Всё изменилось, часть 3: Глядя в упор... ======
Хартфилия беззвучной, незаметной тенью продвигалась вдоль по центральной улице Магнолии: вокруг было темно и тихо; бледный свет редких уличных фонарей мягко отражался в почти исчезнувших за день лужах; над головой распростёрлось бескрайнее тёмно-синее небо, усыпанное миллиардами звёзд — прошло уже порядком двух часов с того момента, как город затерялся во мраке ночи. Люси всегда любила тишину и ценила её присутствие, так как, в отличие от других, просто умела ей наслаждаться, использовать правильно — разобрать собственные мысли, пофилософствовать, подумать над важными, слишком волнующими вопросами. И теперь, пользуясь моментом, Хартфилия поступила точно так же, легко погружаясь в собственные размышления, не замечая вокруг себя ничего: опять какие-то противоречия закрадывались на передний план, опять самое главное, так терзающее её душу не давало спокойно вздохнуть, закрыть глаза. Вот только теперь проблем было на некоторое количество меньше, и это не могло не радовать — конечно, это гора чужих страхов и переживаний, скопившаяся около каждого волшебника, гниющая, поглощающая их своей ненавистью, была ещё велика. Но и рядом с самой Хартфилией было ещё много проблем и вопросов, которые не оставляли её ни на секунду — её сильно волновало то, как Леон стал демоном, как позволил этой чёрной, давно рассыпавшейся, сгнившей душе просочиться внутрь себя, погасить свой внутренний свет, как вообще демон нашёл его. Ведь если подумать, то таких как Леон — безнадёжно влюблённых, потерянных, забытых, почти смирившихся со своей судьбой очень много, так почему же демон выбрал именно его, может действительно здесь был замешан кто-то ещё, тот, кто послал этого демона к Леону. Обычно Дьяволы подобными вещами не занимаются, они уже подобие аристократов и им не до этих жалких игр, возможно, что Люси вновь кому-то неудачно перешла дорогу, кто знает, чего от неё хотят в этот раз.
«Я обещаю вам, Люси-сан, такого больше не повторится! Я вас не подведу!» — так самоуверенно клялся Хартфилии несколько часов назад Кин, глядя на неё теми же мутными, потерянными глазами, быстро стирая свои слёзы, чтобы она не увидела. Люси и хотела его тогда
— Люси! — Хартфилия так и остановилась, замерла посреди улицы, неожиданно вытянутая из цепкой паутины собственных мыслей, обернулась назад, туда, откуда только что слышала знакомые голоса, внимательно вглядываясь в темноту, хорошо различая среди пустой улицы два силуэта так быстро приближающиеся к ней. — Наконец-то нашли тебя, — устало и с облегчением выдохнула Джувия, выпуская из тонких пальцев края юбки, которые придерживала, чтобы было удобней бежать. Люси, легко улыбнувшись, уже по привычке вглядывается в знакомые лица, находя что-то и родное, близкое, но одновременно и новое, почти чужое. Теперь и когда-то малышка Джу подросла, стала выглядеть как настоящая взрослая девушка и вести себя подобающе, а не как ребёнок в теле взрослого — более правильные черты лица, женственная фигура, сдержанная улыбка, отросшие, заметно вьющиеся на кончиках волосы, вроде как изменившийся характер, но глаза те же — глубокие, бездонные, со своей искоркой. И самое главное было то, что Локсар больше не видела в Люси какую-то помеху для собственных отношений, и просто могла по-доброму улыбнутся, не проговаривая себе под нос неразборчивые фразы. А вот Грей такой же — смотрит куда-то в сторону, на лице то же самое безразличие, но, тем не менее, он аккуратно придерживает сильно запыхавшуюся Джувию за руку, чтобы та не случайно не упала. И эта обычная забота в адрес Локсар одним ударом разбивает его стену безразличия, и первое обманчивое впечатление о ледяном маге, у которого далеко не ледяное сердце.
— И зачем вы искали меня? Что-то важное или по мелочи? — Люси сунула руки в карманы, тут же сжимая их в кулаки, почему-то всегда при разговоре с кем-то из гильдии руки начинают предательски дрожать, и унять эту мерзкую дрожь, взять всё под контроль, не выходит. От этого тошно и гадко, но Люси не понимает, чего она так боится, почему не может так же просто ухмыляться, почему не может остаться хладнокровной, как и с демонами, почему не может быть серьёзной и безразличной, как в бою? Не понимает она и почему серьёзность и самоуверенность возвращаются только тогда, когда её глаза меняют цвет, алеют, ногти темнеют, вытягиваясь в когти, а подушечки пальцев покалывает лёгкий холодок от стали косы. Люси не знала ответа ни на один вопрос, хотя вариантов было довольно много, но в такие моменты было гораздо проще сказать «Я не знаю», чем среди этой кучи искать один правильный. Вся растерянность, рассеянность и временная доброта, так не вовремя вспыхивающие в сердце, были давно списаны Хартфилией на временную слабость, скоро всё пройдёт и она будет точно такой же, как и всегда — не доброй, наивной, счастливой, а расчётливой и холодной, такой, какой её привыкли видеть враги.
— Вообще-то с придурком твоим опять проблемы. Вчера так перестарался, что и до собственного дома не дошёл, уже который час у нас отсыпается, силы восстанавливает. Кстати, если интересно, то Леон в себя пришёл и, как вы говорили, он ничего не помнит. Сидит, за голову держится, ничего вспомнить не может, страдает, но это ведь к лучшему, — видеть страдания близких больно, кому как не Люси это знать. Сколько раз уже это всё повторялось, сколько раз она сама начинала всё сначала, запуская этот чёртов механизм по кругу, эта машина не щадила никого, даже своего создателя, оставляя рваные раны на сердце. Теперь Хартфилия знает, что в какой-то степени Грей её понимает — тяжело стоять в стороне и не сметь сказать хотя бы слово, потому что будет ещё хуже. — Поговори с Нацу, наконец, не знаю, что между вами творится, но бегать друг от друга не выход, да и мальчишку-Жнеца подключила бы. По-моему сейчас самый подходящий момент, Нацу не сможет сопротивляться, тем более, если рядом будешь ты. Иди, там никого нет, обсудите, что надо, и пусть уже возвращается наш старый, добрый Нацу. Ладно? — Люси отвела глаза в сторону, хотя и знала, что всё равно в темноте никто из них не увидит её улыбку. Именно таким Хартфилия и запомнила Грея, он ценил дружбу, ценил Нацу, по-своему, но всё же — бросить его, своего вечного соперника, оппонента, он бы не смог. Когда кому-то из них угрожает опасность, второй ни за что не останется безразличным, не сможет ждать, молча стоять и не вмешиваться — они заступятся друг за друга, как и всегда делали, протянут руку, а после, когда всё успокоится, вновь начнут выяснять отношения. Это было их привычкой, общей причём, — друзья навсегда, соперники до самого конца.
— Ладно, я зайду, а вы где будете? В гильдии? — быть в доме, когда будет проходить разговор между Люси Нацу ни Грею, ни Джувии не рекомендовалось, тем более, что разговора как такового и не будет. Люси не собиралась выяснять отношения, бить посуду, срываясь на крик, называя мага последними словами за его наивность — нет, все понимали, что каждый хотел как лучше. И Нацу так сильно пытался вернуть её домой, что не пожалел отдать демону свою душу, принести себя в жертву — можно было бы конечно и порадоваться, что он настолько сильно любит её, хочет увидеть, но это лишнее. Люси будет скупа на слова, ей нечего сказать ему при этой встрече — она только может показать и доказать, что искренне скучала, что ей в действительности его не хватало.
— Да, нужно и дальше Леону мозги промывать. Там уже Мира поговорила с ним, пока была возможность, а теперь не знаю, может, Лисанна, может, Кана, но так или иначе позволить ему узнать правду нельзя. Ты ведь и сама знаешь, как сильно желание защитить от такой правды близких, да? — Люси не просто знала — часто она просто жила этим желанием, которое каждый день не давало ей покоя. Она существовала ради этого, это было смыслом её жизни в какой-то мере. Хартфилия была уверена, что будь у неё ещё одна попытка, ещё одна возможность, и она ни за что не оступилась бы так просто, переборола бы себя, свои страхи, невыносимую боль в груди — защищала бы так, как могла и умела.