Окутанная тьмой

Имилис

— Идём, Люси, посмотришь на малыша, уверена, он понравится тебе так же сильно, как и Анна, — МакГарден, крепко стиснув ладонь Люси в своей, заставила подняться и упрямо потянула её наверх, уже хорошо зная, где находится детская, хотя её можно было бы и найти, просто следуя беспрерывному плачу, который даже не утихал. Хартфилия с неким интересом осмотрела детскую: небольшая комнатка, отделанная в светло-голубых тонах, с белым потолком и деревянным тёмным полом; большое окно с ещё не снятыми бумажными снежинками; ящик для игрушек, на разноцветной плоской крышке беспорядочно лежали несколько погремушек; низкий детский столик, заваленный всякой ерундой, кроватка сбоку от двери и ночничок рядом на стене.

— Простите, девочки, я не знаю, что с ним происходит. Вот уже несколько дней плачет постоянно, я скоро с ума сойду, — Эрза, кривясь от криков ребёнка, только сильнее прижала сына, укутанного в тёплые пеленки, к груди, качая его и тихо, относительно спокойно, сдержанно напевая колыбельную. Но не помогло, плач не утихал и порой даже усиливался — Люси, подойдя

ближе, через плечо Эрзы взглянула на него, только тяжело вздохнув, уже зная, в чём причина.

— Эрза, дай я попробую, — предложила Хартфилия, и Эрза даже не сопротивлялась, будто её тайным желанием было сбежать, спрятаться от этого плача, передать ревущего младенца в чужие руки. Скарлетт часто сама себя не понимала, ведь порой желание сбежать из дома, оставив всё позади — эту чёртову квартиру, чёртового эгоиста Джерара и собственного сына, — появлялось всё чаще, и от этого было больно, мерзко, гадко, она просто устала. Люси, взяв мальчика, взглянула на него, внимательно рассматривая заплаканное личико — такие же пухлые, как и у Анны, покрасневшие щёки, заметно дрожащие, обслюнявленные губы, то и дело кривящиеся из-за плача, большие тёмно-карие глаза. Он был похож на Эрзу, был похож на Джерара, но, тем не менее, он оставался самим собой, и не только потому, что разрез глаз был немного другой или же цвет волос больше напоминал Нацу — немного светлее, нежнее, тонкими маленькими прядками спадая на сморщенный лобик — он был их общим сыном. Оказавшись на руках у незнакомой девушки, мальчик прерывисто захныкал, а Люси, легко улыбнувшись, просто коснулась его лба губами — он хныкнул ещё несколько раз и стих, смотря на Хартфилию большими, удивлёнными, заинтересованными глазами. — Не плачь больше, мама ведь сильно волнуется за тебя. Ей тоже больно, когда ты плачешь, — ласково протянула Люси, так же легко целуя мальчика в правый висок, сама даже не зная, что на неё нашло в тот момент, с чего она стала такой милой, доброй, заботливой. — Как его зовут?

— Лай, — Люси прекрасно знала и понимала значение этого имени — ложь. Хотя в полной мере и не могла объяснить для себя, почему Эрза решила назвать сына так — может, не верила, что она уже мать, не верила, что уже замужем, не верила, что у неё какая-никакая, но семья, о которой нужно заботиться?

— Ложись-ка спать, Лай, твоей маме нужно отдохнуть немного. Не пугай её больше, ты ведь хороший мальчик, — и Лай послушно закрыл глаза, ведь хрупкое, детское сознание легко поддалось влиянию Хартфилии, которая просто решила дать Эрзе время на размышления, отдых и осознание, что Лай — не ошибка, не ложь, он её сын. Уложив мальчика в кроватку, Люси ещё несколько секунд вглядывалось в его умиротворённое личико, слегка поглаживая указательным пальцем всё ещё румяную щёку, но после вновь заговорила. — Знаешь, Эрза, он очень похож на тебя, поэтому даже не думай отрекаться от него. И смени питание, от этого у него животик болит, вот он и плачет, хорошо? — Скарлетт удивлённо вздрогнула, глядя на Люси более чем просто удивлённо, поражённо, но послушно кивнула, так же взглянув на сына.

— Это ведь мой сын, мой Лай, — отрывисто проговорила Эрза, а Люси только улыбнулась, убедившись, прекрасно зная, что такая как Эрза ни за что не бросит своего ребёнка. Она будет терпеть, будет страдать, будет плакать ночами, но преодолеет все трудности, проблемы — преодолеет, ради сына, она будет бороться за его счастливое детство, и это как раз в характере Скарлетт.

Прощаться с Эрзой было слишком просто, хотя где-то в глубине души, в самом дальнем уголке, и было желание обнять её на прощание, ещё крепче, и вновь зачем-то напомнить, что ради сына она обязана сражаться, пусть даже и в одиночку — вот только Люси промолчала, лишь кивнув, сдержанно улыбнувшись, развернувшись, больше и не оборачиваясь. Люси спиной ощущала, что Эрза ещё несколько минут стояла на крыльце, так же опираясь на дверь, провожая их взглядом до самого поворота и думая — наверняка о своей жизни и о том болоте лжи и ненависти, в котором погрязла. Да, она любила Джерара, сильно и крепко, хотя и были моменты, когда она мечтала ударить его и выговорить всё, что накопилось внутри. Любила Эрза и сына, хотя и видела, чувствовала в нём кровь Фернандеса, надеясь, что он вырастет другим, надеясь, что она сможет воспитать его правильно. Но тогда, соглашаясь на предложение Джерара, принимая и долго тёмными ночами любуясь кольцом на безымянном пальце, она и подумать не могла, что все мечты о счастливой семье, об идеальном муже и улыбчивых детях будут лишь мечтами — реальность оказалась другой. И всё время, ещё проведённое с Джераром рядом, не оправдало её ожиданий, мир просто начал переворачиваться, хотя у Эрзы всё ещё оставался один якорь, крепко державший её в этом городе, доме, в этой семье, по которой беспрепятственно идут трещины — её Лай. И пока Эрза не видела смысла спасать их семью, не видела с кем её спасать, а делать что-то в одиночку она не могла и уже не хотела. Если бы только рядом был Джерар, если бы только он появился хотя бы на несколько дней, уделив немного внимания и ей самой — так соскучившейся по его рукам, губам, теплу, — и их сыну, которого он видел лишь однажды, забирая их из роддома, то, возможно, что всё было бы иначе.

— Теперь навестим Райто, сейчас встретимся с Гажилом в парке и пойдём. Он должен был купить для Райто мясо, а то Полюшка сказала, что далеко он без еды не уйдёт, и она права. С Гажилом, наверное, и девочки пошли, они у нас ночевали, но ты не волнуйся. И Венди, и Эми были

послушными и ничего не натворили. Ты хорошо их воспитала, Люси, возрастила правильные чувства, цели, желания. Спасибо тебе за них, — Хартфилия толком и не понимала, за что ей Леви говорит спасибо. Всё это время, проведённое так по-разному, она мало уделяла внимания девочкам, только иногда всё же возвращая им веру в чудо, становясь той милой, доброй Люси, но в большинстве случаев с ними нянчилась Адриана. Это ей стоит говорить спасибо, ведь сама по себе Люси являлась одиночкой, любила тишину, часто сбрасывая как девочек, так и все обязанности на Адриану, иногда подключая и Райто. Сама Хартфилия в это время просто сидела на крыше какого-нибудь дома, вглядываясь в то в пустые, канувшие в темноту улицы, то в звёздное небо, попутно выкуривая сигарету. Это не было привычкой, не было необходимостью или чем-то большим — это было некое подобие воспоминаний, когда её так просто застали за этим делом Нацу и Грей. Лёгкая ностальгия, на короткое мгновение овладевавшая Люси, и это уже не было страшно, мерзко, тяжело — было легко, просто, почти безобидно, ведь одна сигарета в неделю, а то и в месяц не так и страшно. Этим Люси часто себя успокаивала. — А вот и они! — воскликнула МакГарден и, привстав на носочки, помахала рукой — как ни странно, Эми и Венди ответили ей тем же, начиная улыбаться ещё шире и радостней, когда позади Леви завидели ещё и Люси. Немного другую — волосы так и осталась белоснежными, — и теперь будто ещё более чужую, недоступную, холодную, но их это не остановило.

— Люси!!! — разнеслось на всю улицу, в любой другой ситуации Хартфилия могла бы оставить свой недовольный, вечно чем-то раздражённый образ, но почувствовав всё тоже тепло, непонятную необходимость прикосновений этих маленьких ладошек к себе, не стала, легко улыбнувшись — просто и ненавязчиво. Люси чувствовала, что где-то эти маленькие, но безумно упёртые, уже почти родные девочки были важны для неё, были нужны ей.

— Пошли уже, а то пёс с голода быстрей помрёт, чем вы нарадуетесь, — Люси исподлобья взглянула на Гажила — он на неё, но тут же отвернулся. Да, он испытывал что-то странное, но это была не ненависть, не презрение, не жалость, не страх — это была самая обычная ревность. Ведь Хартфилия теперь общается и контактирует с Леви, с их ребёнком чаще, чем он сам, и это не могло не раздражать его, не злить. Это чувство вызывало как смех, улыбку, так и уважение, ведь он всё же дорожил Леви, их семьёй и ребёнком, он нуждался в их внимании, в улыбке жены, в её маленькой ладошке в своей руке. Это было достойно уважения, ведь чувство, испытываемое им, было не что иное, как самая настоящая, ничем не затмеваемая любовь.

— Отнесите всё это в дом пока, а нам с Люси есть о чём поговорить, — Гажил понятливо кивнул, наглухо закрыв за собой и тремя волшебницами дверь хижины, позволяя Целительнице и Хартфилии остаться наедине и обсудить что-то между собой, без свидетелей. Люси без особого интереса опёрлась руками на деревянный забор, ожидая пока женщина отвлечётся от стирки грязно-серых тряпок от засохших тёмно-багровых пятен и сама заговорит — Люси этот разговор почти не волновал, ровно до того момента, как стоило вспомнить Леви. — Ты ведь тоже заметила это, верно? С твоим взглядом сложно было бы упустить это из виду, — женщина, подняв уже серьёзные, красные глаза, глубоко вздохнула, отряхнув руки и от досады поджав губы, когда разглядела на лице Хартфилии лишь тень едва заметной ухмылки.

— Как странно, Полюшка-сама, я ведь хотела обсудить с вами этот же вопрос. Так позвольте спросить: какого чёрта вы ничего не делаете, почему вы даже не пытались ничего сделать, только-только узнав о проблемах связанных с их ребёнком? Вы ведь и сами видите, как они радуются, как ждут, уже считают дни до его появления, а тут их ожидает такой «сюрприз»! Ну же, Полюшка-сама, скажите хотя бы что-то в своё оправдание, — лицо женщины потемнело, на лбу появилось ещё больше морщин, она задумалась: то ли пытаясь просто собраться с мыслями и рассказать правду, то ли просто желая придумать очередную жалкую отговорку, которая должна была её оправдать.

— Я пыталась, я правда пыталась, — сквозь набежавшие слёзы, выдавила из себя Целительница, поспешно вытирая свою временную слабость рукавом свободной, белой рубашки. — Когда я только узнала, что ребёнок болен, я долго и усердно пыталась найти средство, чтобы искоренить эту проблему, однако все предпринятые мною меры были впустую. Лучше так и не стало, сама себе я дарила ложную надежду, внушая, что ещё есть время, что я вылечу её малыша, что он родится здоровым, но видно не судьба, — женщина тяжело вздохнула, горько усмехаясь, опустила голову, вновь принимаясь за тряпки.

— Не судьба, значит? Теперь это так называется, да? И как вы, разрешите спросить, после посмотрите в глаза Леви и Гажила, когда они узнают что их ребёнок — долгожданный первенец, — родился практически слепым? Как скажете об этом, они ведь доверяют вам намного больше, они доверили вам своего ребёнка, они радуются, они счастливы, так кто дал вам право портить им жизнь? Даже сейчас, какого чёрта происходит? К чему вы это говорите так просто — знаете ведь, что Гажил всё слышит, его способности позволяют, он ведь скоро придёт сюда, не выдержит и придёт? Неужели вам настолько не хватает смелости, чтобы, наконец, признать свою ошибку? — Люси умолкла, чувствуя некое отвращения как к слабости, почти бесхарактерности Целительницы, так и к себе за то, что наговорила столько лишнего. Но вдоволь позлиться, попроклинать саму себя ей не дал скрип двери — Хартфилия прекрасно знала, кто сейчас стоит за её спиной, бросая ненавистные взгляды.