Оленин, машину! 2
Шрифт:
— Где взяли?
— Захватили с боем у американцев! — ответил Демьян Мартынович.
— Твою мать… — тихо произнёс Селивановский. Помотал головой. Потом опять уставился на майора.
— Кто приказал?
Я впервые увидел, как Грозовой, не знающий страха и сомнений, неожиданно растерялся. Он глянул на комполка, тот отвёл глаза. Прости, мол, майор, но я тут не при делах.
— Поступила развединформация… — начал Грозовой.
— От кого?! — прервал его генерал-лейтенант.
Демьян Мартынович посмотрел на меня и задумался. Вот как, в самом деле, ему доложить, что простой старшина СМЕРШ передал такие данные?! А я же помню, как настоял: сообщить, что информация государственной важности,
— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите? — подал я голос.
Селивановский глянул на меня, словно на комара, который вздумал пищать, пока куда более важные персоны общаются.
— Кто такой? — нахмурился Николай Николаевич.
— Старшина Алексей Оленин, 13 отдельный танковый батальон управления контрразведки СМЕРШ Забайкальского военного округа! — отрекомендовался я.
— Говори, — коротко ответил генерал-лейтенант.
— Разрешите лично!
Генерал-лейтенант поморщился. Комар оказался не только громким, но и назойливым.
— В машину, — пригласил меня.
Он первым забрался в «Мерседес». Я следом. Водитель перед этим предусмотрительно вышел.
— Говори, — потребовал Селивановский.
Я ничего скрывать от него не стал. Поведал, как от китайского охотника мы узнали о разбившемся в тайге американском самолёте — им оказался стратегический бомбардировщик В-29 «Enola Gay». Как от его пилота, полковника ВВС США Пола Тиббетса, умирающего от ран, я узнал, что самолёт должен был сбросить на японский город Хиросиму атомную бомбу, но угодил в страшный шторм непонятного происхождения и оказался над советским Дальним Востоком, где потерпел крушение. Как потом к месту падения «суперфортресс» был направлен десант американских морских пехотинцев количеством 48 бойцов. Они имели задачу захватить бомбу, демонтировать её самые важные части и отнести к озеру Ханка, куда должен был прибыть гидроплан. Но ничего из этой затеи у них не получилось, поскольку отряд под командованием лейтенанта СМЕРШ Сергея Добролюбова сумел противостоять превосходящим силам противника. В результате в живых остались только я и товарищ лейтенант, остальные геройски погибли. Нам удалось передать сообщение в штаб полка, а мне ещё и захватить в плен троих американских инженеров — тех самых, которые должны были разобрать бомбу на части для эвакуации.
Когда я закончил, Селивановский смотрел на меня как-то странно. В глазах его читалась сложная смесь недоверия и искреннего восхищения. После пары минут молчания он, наконец, произнёс очень тихо:
— Ты, старшина, не представляешь себе, что вы с лейтенантом сделали для нашей Родины.
«Очень даже хорошо представляю», — подумал я, но предусмотрительно промолчал. Незачем генерал-лейтенанту знать о моих познаниях в сфере атомного вооружения. Иначе точно сочтёт за психа.
— В общем, так. Ты со своим командиром летите со мной в Москву. Бомба… то есть объект. Поедет за нами на поезде.
— Простите, товарищ генерал-лейтенант… — мягко прервал я.
— Что?
— Может, в Москву-то не надо? Пилот Тиббетс мне говорил, что внутри этой бомбы огромная разрушительная сила. Может половину столицы в пыль разнести за несколько минут. А там ведь товарищ Сталин…
Селивановский задумался.
— Да, ты прав, — ответил вскоре. — Ладно, решим.
Он первым выбрался из «Мерседеса». Я следом.
— Полковник! — позвал Николай Николаевич Грушевого. — Старшину Оленина, лейтенанта Добролюбова и троих американцев я забираю с собой. Обеспечить сопровождение до аэродрома. Объект остаётся здесь. Отвезти в надёжное укрытие. Обеспечить круглосуточную охрану. Вас сменят войска СМЕРШ. Выполняйте!
— Есть!
Андрей Максимович как-то посмотрел на меня… с жалостью, что ли. Ну да, я же теперь с потрохами в сфере внимания самого первого заместителя Абакумова. Значит, мне вроде как и не светит в этой
Глава 41
Несколько часов спустя меня, лейтенанта Добролюбова и троих американцев из отряда полковника Маршалла доставили на аэродром неподалёку от города Мишань. Тот самый, где я совершил свой первый, и даст Бог не последний полёт на «этажерке», пока мы с лётчиком По-2 с весёлой фамилией Кузнечиков совершали облёт участка реки в поисках моста, рядом с которым лежат на дне ценности.
Но теперь обнаруженные нами вещи были надёжно спрятаны в погребе у владельца типографии, и о них никто, кроме меня и опера Серёги, не знал в целом свете. Даже сам хозяин того дома и участка. Ну, если он не глуп настолько, чтобы соваться, куда не следует.
Если в первый раз аэродром показался мне полузаброшенным, тихим, словно забытым временем и войной, то теперь воздух над ним буквально гудел от напряжения, как натянутая струна, готовая лопнуть в любой момент. То и дело садились и взлетали самолёты: истребители, стремительные и злые, словно осы; пикировщики, тяжеловесные и неумолимые; тяжёлые бомбардировщики, напоминающие огромных железных птиц. Гул моторов, рёв винтов, крики механиков, — всё сливалось в единый, непрерывный низкий звук, который давил на уши.
Нас высадили у ангара, приказали оставаться здесь, пока генерал-лейтенант с охраной и адъютантом поехали искать местное начальство. Нас окружили бойцы, прибывшие вместе с Селивановским, — суровые, надо признаться, парни. Высокие, кровь с молоком, крепкие, — настоящие русские богатыри. К моему удовольствию, на нас они смотрели строго, но без ненависти. В самом деле, с чего бы? Мы же с Добролюбовым, по крайней мере, свои. Ну, а пиндосы, если им кто по зубам прикладом заедет, — заслужили.
Время текло медленно. Я подошёл к стене старого ангара, прислонился и стал смотреть на эту авиационную карусель. Каждый самолёт, садящийся на полосу, был словно вестник с передовой, каждый взлетающий — посланник смерти, летящий туда, где рвутся снаряды и свистят пули и осколки. Я мог лишь представить себе ту огромную нагрузку, которую несёт на себе этот аэродром подскока: сюда прилетают, чтобы заправиться, может, починиться по мелочи, пополнить боезапас и лететь дальше, добивать Квантунскую армию.
Здесь, на этом клочке земли, всё было подчинено одной цели — обеспечить бесперебойную работу. Механики, с лицами, заляпанными маслом и потом, бегали от одного самолёта к другому, подтягивали гайки, проверяли двигатели, заправляли баки, цепляли бомбы. Лётчики, усталые, с тёмными кругами под глазами, наспех перекусив в столовой, спешили к своим машинам, чтобы снова подняться в небо. Мне это напомнило нечто вроде конвейера.
Я смотрел на них и думал о том, как странно устроена война. Здесь, на аэродроме, всё казалось таким упорядоченным, почти механическим, но за этим порядком — точно знаю! — страшная, неумолимая реальность. Каждый самолёт, уходящий в небо, уносит с собой не только бомбы и снаряды, но и чьи-то жизни, надежды и мечты.
Снаружи посмотришь: ну и бардак! Ну и хаос! Но если приглядишься, здесь царила какая-то особая, напряжённая гармония. Люди делают своё дело без высоких слов и пафоса. Просто знают: должны быть здесь, чтобы война поскорее закончилась. Для некоторых, — а таких людей осталось очень мало, — она длится с 1939 года, с советско-финской ещё. Для других, особенно лётчиков, будет короткая, меньше десяти лет, передышка, а потом начнётся неподалёку новая война, Корейская.
Вот же парадокс: во время Великой Отечественной много наших пилотов летали на американских самолётах, громя фашистов. С ноября 1950 года советские асы, пересев на отечественные машины, начнут старательно прореживать ряды ВВС США, гори оно синим пламенем. Но до этого ещё пять лет, а пока…