Оленин, машину! 2
Шрифт:
Прошло десять минут, — я засёк по наручным часам, которые по-прежнему, хоть и немало выпало на их долю, тикали, — в номер постучали. Я подошёл к двери, открыл.
— Товарищ старшина, следуйте за мной, — сказал всё тот же незнакомый майор.
Я вышел в коридор. Кроме нас двоих и автоматчиков, расставленных около дверей, больше никого.
— А как же лейтенант Добролюбов? Американцы? — спросил я.
— Приказано отвезти только вас.
— Куда?
На мой вопрос майор госбезопасности не ответил. Он пошёл вперёд, я последовал за ним, и вскоре мы снова оказались во дворе здания. Только теперь там
Мы поехали снова куда-то, и я жадно смотрел в окно автомобиля, рассматривая улицы и площади Москвы. Уже было почти утро, но вовсю и повсеместно ярко светили фонари ночного освещения. Город словно наслаждался той свободой, которую дала ему победа в Великой Отечественной войне. На окнах почти не оставалось белых бумажных лент, люди сняли опостылевшую чёрную драпировку. Памятники освобождались от мешков с песком, которыми их обкладывали на случай бомбёжек, и дощатых настилов и заборов.
Вскоре мы выехали на Красную площадь, и сердце моё забилось быстрее. Значит, мы едем в Кремль! Это было всё, словно во сне. Генерал-лейтенант Селивановский, конечно, о предстоящей встрече говорил. Но в предположительном ключе. Мало ли: вдруг Верховный не захочет со мной общаться? Подумаешь, невелика птица — старшина СМЕРШ! Но теперь, получается, везли именно к нему.
Машина подъехала к Спасским воротам. Подошли бойцы охраны, всё тщательно проверили: документы, лица с фонариками, заставили выйти из машины, осмотрели салон и багажник, заглянули под капот. Потом пропустили. Мы проехали по территории кремля, остановились около здания между Большим Кремлёвским дворцом и Оружейной палатой, которое я не знал, но всплыло откуда-то: это четвёртый корпус. Потом его разберут, чтобы окончательно стереть память о пребывании Иосифа Виссарионовича в кремле. Да, у Сталина был ещё один кабинет, в Кремлёвском дворце, но использовался он реже.
Мы зашли в здание только с майором, водитель и рядовой остались снаружи, и машина сразу отъехала. Внутри ещё пост охраны. Снова проверка документов, и сидящий за столом капитан позвонил кому-то. Коротко ответил «Есть», положил трубку:
— Товарищ Оленин, проходите на второй этаж. Лестница прямо по коридору. Как подниметесь, налево. Увидите табличку на двери. Вы, товарищ майор, ждите здесь.
Что ж, придётся топать одному. Я так и сделал, а потом, когда оказался перед высокими двойными дверями, немного замандражировал. Всё стало казаться какой-то сказкой, сном. Разум отказывался верить, что я вот так запросто оказался там, куда мечтали бы попасть многие люди на планете. Как в том времени, так и в этом. Просто чтобы увидеть Сталина.
Я решаюсь, открываю дверь, оказываюсь в приёмной. За столом человек. Узнаю его по фотографиям, книгам: Александр Николаевич Поскрёбышев, заведующий особым сектором ЦК (секретариат Сталина, проще говоря). Про него говорили, что он работает почти сутки, и так с 1928 года. Что обладает феноменальной памятью: помнит все телефоны наизусть и никогда их не записывает.
Секретарь Сталина поднимает голову, смотрит на меня и спокойно говорит. Так, словно
— Проходите, товарищ Оленин. Вас ожидают, — и показывает на дверь справа от себя.
— Спасибо, — говорю, ощущая, как всё пересохло во рту от волнения, и вскоре оказываюсь в кабинете Сталина.
Иосиф Виссарионович сидит за столом, напротив него расположился тот, кого до сих пор считают кем-то вроде палача Малюты Скуратова при Иване Грозном — Лаврентий Павлович Берия. Оба смотрят на меня. Вытягиваюсь, делаю три строевых шага:
— Товарищ Верховный Главнокомандующий! Старшина…
— Здравствуйте, Алексей Анисимович, — спокойным тоном приветствует меня Сталин. — Что же вы там встали? Подходите, нам есть о чём поговорить.
Я нерешительно, по цепкими взглядами двух самых влиятельных в СССР людей, подхожу поближе. Сталин встаёт из-за стола, подходит ко мне, протягивает руку:
— Здравствуйте, а мы вас заждались уже. Как долетели?
Пожимаю в ответ его ладонь. Крепкая, хоть и мягкая, — человек явно не тяжёлым физическим трудом занят.
— Спасибо, хорошо, — отвечаю, поскольку тот перелёт и не запомнился особо, разве разговором с Селивановским. Его самого, замечаю, тут нет. Хотя зачем, если Берия рядом. Он продолжает на меня молча смотреть, изучающе.
— Проходите, садитесь, — Сталин указывает на ещё один стул, чуть поодаль. — Придвиньте его к столу, поближе.
Я выполняю, располагаюсь.
— То, что вы сделали для нашей Родины и всего прогрессивного человечества, товарищ Оленин, в миру называется подвигом.
У меня дыхание перехватывает. Да я же…
— Да, да, — рассудительно произносит Сталин. Он неспешно берёт трубку, набивает табаком, прикуривает. — Скажи, Лаврентий, ты согласен со мной?
— Разумеется, товарищ Сталин. Большое дело. Огромное.
— Вот и я так думаю. А теперь расскажите нам, товарищ Оленин, как всё было. Нам кое-что известно. Но хочется услышать из первых уст.
Я обстоятельно рассказываю о своих приключениях. Своих и отряда под командованием оперативного сотрудника, лейтенанта СМЕРШ Сергея Добролюбова. Подчёркиваю несколько раз: пока я носился по тылам противника, нанося удары с тыла, основной отряд вёл бой, защищая объект. Мне же чужой славы не надо. Парни там полегли, а я что же, один стану в счастье купаться? Никогда так не делал и не хочу.
— То есть вы хотите сказать, что об атомной бомбе узнали только от американских инженеров? — спрашивает Сталин, когда я заканчиваю.
— Так точно. Они и про Манхэттенский проект рассказали.
Верховный смотрит на меня с прищуром, и по его взгляду желтоватых глаз не понять, верит или нет.
— А как вы поняли, что такое атомная бомба? — задаёт следующий вопрос.
Тут понимаю, что приплыл. Не расскажу ведь, что впервые услышал об атомном оружии ещё в школе, а в училище этому был посвящён целый образовательный цикл. Ведь подобные вещи станут возможны только когда весь мир узнает, на что способна ядерная бомба. И это даже не в 1940-х годах. Потому приходится выкручиваться, опираясь на слово, данное мне инженерами. Отвечаю, что это они всё и прояснили. Рассказали о первом испытании атомной бомбы, которое состоялось 16 июля 1945 года на полигоне Аламогордо в американском штате Нью-Мексико.