Оленин, машину! 2
Шрифт:
Зачем они ему понадобились? Спрашивать не стал. Общение — штука двусторонняя. Если просишь человека поделиться чем-то сокровенным, то будь любезен и сам не таить того, что на душе. А что я Добролюбову скажу? Так, мол, и так, дорогой товарищ, я хочу после войны пожить по-человечески? Не стоять в очередях за мясом, не пахать на заводе слесарем, не крутить баранку таксистом и всё прочее? То есть работать буду, это важно и нужно стране, но не желаю делать это исключительно ради хлеба насущного. Насмотрелся в прошлой жизни, как это происходит.
Несколько раз я ходил к американцам. Больше затем, чтобы проведать и узнать, как они себя чувствуют.
«Ничего, привыкнете», — подумал я, в очередной раз возвращаясь после разговора с американцами. Удивительное дело, но мне общаться с ними никто не мешал.
Спустя полтора суток наш самолёт в очередной раз пошёл на снижение, и я всем существом догадался: Москва! Буквально прилип к иллюминатору и жадно смотрел на кварталы, улицы и площади советской столицы. Последний раз я видел её лет десять назад, когда был в командировке. Но тогда пробыл в городе всего двое суток, даже прогуляться не успел: работа журналиста — это чаще всего какие-то мероприятия, а не море свободного времени для личных нужд, как кажется обывателям.
А ещё много лет назад была у меня в Москве любимая девушка, да только… не сбылось наше счастье. Я сделал неправильный выбор и крайне неудачно женился, испортив себе судьбу. Она же, моя столичная пассия, прекратила со мной общение, как говорят в таких случаях дипломаты, «в одностороннем порядке». И вот теперь я снова в столице. Только за бортом самолёта — 1945 год.
Глава 43
Автобус, в который нас завели прямо с трапа самолёта (Селивановский с адъютантом и охраной поехали на другой машине — то был представительский ЗиС), тронулся с места, плавно покачнувшись. В окнах мелькнули силуэты ангаров, тусклый свет прожекторов выхватывал из темноты фигуры суетящихся техников. Двигатель гудел ровно, убаюкивающе, но дремать никто не собирался.
В салоне стояла напряжённая тишина. Те самые бойцы СМЕРШ, что ненавязчиво присматривали за нами во время пролёта, теперь расположились по обе стороны прохода. Без суеты, без показной угрозы — просто присутствовали, не оставляя сомнений в том, что мы под полным контролем. Что ж, так оно и должно быть, я на них за то не в обиде. К тому же среди нас трое иностранных граждан, да ещё недружественного государства. Проще говоря — вражеского.
Я украдкой взглянул на Серёгу. Он сидел, устало привалившись к спинке, но глаза его оставались настороженными.
— Долго кататься будем, как думаешь? — тихо спросил он, не поворачивая головы.
Я только пожал плечами. Узнаем, когда привезут.
Сколько времени прошло с момента посадки, сказать было трудно. Темнота за окнами скрывала пейзаж, а сам автобус шёл без резких поворотов и остановок, словно двигался по идеально ровной дороге. В других обстоятельствах я бы наверняка задремал, но спать больше не хотелось совершенно. Наоборот, организм жаждал кипучей деятельности.
Я задумался, чтобы скоротать время пути: куда же всё-таки везут? Селивановский заранее предупредил нас только о встрече с Верховным Главнокомандующим
Главное — пережить этот путь. А дальше видно будет. Мне в шутку показалось, что скоро мы все вместе окажемся в подвале самого знаменитого здания на Лубянской площади. Того самого, перед которым в 1958 году, аккурат перед новым годом, торжественно откроют памятник основателю ВЧК Феликсу Дзержинскому. А в безумном августе 1991-го снесут. Но неужели всё-таки мы окажемся в повале?
Я уж хотел было спросить одного из бойцов, сидящих с нами в салоне, да что толку? Он даже если и знает, то не скажет.
Автобус остановился, внутрь заглянул незнакомый майор госбезопасности. Приказал всем выйти. Мы выбрались наружу, и я жадно стал тянуть холодный влажный воздух. На аэродроме не успел продышаться — сразу в машину завели. Теперь мы впятером стояли и оглядывались, пытаясь понять, где оказались. Но не вышло: с четырёх сторон окружали высокие стены. «На тюрьму не похоже, скорее, какое-то административное здание, что ли?» — предположил я.
— Следуйте за мной, — сказал майор, и мы двинулись по внутреннему двору ко входу. Прошли по коридору, поднялись по лестнице на третий этаж. Снова длинный коридор, на дверях цифры. Из этого я сделал вывод: вроде как гостиница. Когда передо мной открыли одну из дверей и сказали заходить и располагаться, я понял, что предположение оказалось верным.
Добролюбова отвели дальше, потом, видимо, и американцев где-то поселят. Я наблюдал за ними из дверного проёма, а рядом с ним расположился автоматчик. Видимо, чтобы мне в голову не пришло сигануть отсюда. Стало смешно. Мне, чтобы вырубить этого крепыша, не потребуется и двух секунд. Но зачем тогда? Я мог бы запросто слинять ещё там, в тайге, забрать ценности и устроить себе прекрасную жизнь до смертного часа в глубокой старости где-нибудь на Мальдивах.
Я зашёл в номер. Одноместный, кровать у стены, письменный стол с карболитовой лампой, тумбочка, платяной шкаф. Раскрыл его, заглянул: внутри три вафельных полотенца. Прошёл в совмещённый санузел. Там помазок, бритва, коробочка зубного порошка и щётка, кусок запакованного в бумагу мыла, даже рулон туалетной бумаги обнаружился. «Ну, сервис!» — подумал я иронично и, скинув с себя всю одежду, принялся приводить лицо и остальное тело в порядок.
Потом вышел, вымытый и гладко выбритый, причёсанный и посвежевший. Сразу жутко захотелось горячего борща со сметаной и горбушкой ржаного хлеба. Как подумал, аж скулы свело. В дверь постучали. Я обернул торс полотенцем, открыл дверь. Снаружи стоял солдат, но без оружия. В одной руке — стопка вещей, в другой — новенькие хромовые (офицерские, между прочим) сапоги, надраенные до блеска.
— Велено передать, чтобы вы переоделись, товарищ старшина. Скоро за вами придут, — сказал рядовой.
— Хорошо, спасибо, — ответил я. Закрыл дверь и оделся. Подошёл к зеркалу в шкафу. Осмотрел себя со всех сторон. Хорош, чертяка! Прямо сейчас хоть на парад на Красной площади. Запросто могу быть знаменосцем. Ходить строем, «тянуть носочек» в училище очень хорошо научили.