Оливер Твист

Диккенс Чарльз

— Вы старыя женщины никогда ни во что не врите, кром шарлатановъ-докторовъ, да разныхъ сказокъ, — сказалъ мистеръ Гримвигъ. — Я зналъ это давно. Почему вы не поврили моему совту съ самаго начала? Да вы и поврили бы, не замшайся тутъ горячка. Такой ужъ онъ былъ интересный, не правда-ли? Интересный! Ба! — и мистеръ Гримвигъ съ раздраженіемъ помшалъ огонь въ камин.

— Оливеръ былъ милое, благодарное, кроткое дитя, сэръ! — съ негодованіемъ отвтила ему мистриссъ Бедуинъ. — Я хорошо знаю дтей, сэръ, я сорокъ лтъ имла дло съ ними и совтовала бы людямъ, которые не могутъ сказать того же о себ, никогда и ничего не говорить о дтяхъ. Таково мое мнніе, сэръ!

Это былъ

жестокій щелчокъ мистеру Гримвигу, который былъ холостякомъ. Видя, что слова ея вызвали только одну улыбку на лиц этого джентльмена, мистриссъ Бедуинъ смяла передникъ въ рукахъ и приготовилась сказать еще кое что, когда мистеръ Броунлоу остановилъ ее.

— Замолчите! — сказалъ старый джентльменъ, длая видъ, что сердится, чего не было на самомъ дл. — Чтобы я никогда больше не слышалъ имени этого мальчика! Я и позвалъ васъ собственно за этимъ. Никогда! Никогда и ни подъ какимъ предлогомъ! Можете уйти, мистриссъ Бедуинъ! Помните! Я говорю серьезно.

Не у одного мистера Броунлоу было тяжело на сердц въ эту ночь.

Сердце Оливера тоскливо сжималось, когда онъ думалъ о своихъ друзьяхъ. Какое счастье для него, что онъ не зналъ, что они слышали о немъ сегодня, не то сердце его разбилось бы навсегда.

XVIII. Какъ проводитъ время Оливеръ въ прекрасномъ oбществ своихъ достойныхъ товарищей

На слдующій день, около полудня, когда Доджеръ и мистеръ Бетсъ вышли на свои обычныя занятія, мистеръ Феджинъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы прочесть Оливеру лекцію о вопіющемъ грх неблагодарности; онъ ясно и неоспоримо доказалъ ему виновность его въ томъ, что онъ добровольно скрылся отъ своихъ друзей, которые такъ безпокоились о немъ, а затмъ, когда посл столькихъ хлопотъ и расходовъ удалось найти его, пробовалъ снова бжать отъ нихъ. Больше всего напиралъ мистеръ Феджинъ на то, что онъ пріютилъ и приласкалъ Оливера въ то время, когда безъ его скромной помощи, онъ могъ бы умереть съ голоду. Затмъ онъ разсказалъ ему объ одномъ мальчик, которому онъ изъ человколюбія помогъ при такихъ же точно обстоятельствахъ и который впослдствіи оказался недостойнымъ доврія, вступивъ въ союзъ съ полиціей, и въ конц концовъ былъ въ одно прекрасное утро повшенъ въ Ольдъ-Байлей. Мистеръ Феджинъ не отрицалъ своего участія въ этой катастроф, но со слезами на глазахъ выражалъ свое сожалніе объ упрямомъ и низкомъ поведеніи уномянутаго выше мальчика, который сдлался жертвой показанія, далнаго передъ судомъ, каковое показаніе хотя и не было врно, было все же необходимо для безопасности его, мистера Феджина, и нсколькихъ избранныхъ друзей. Рчь свою Феджинъ закончилъ описаніемъ непріятностей, испытываемыхъ при повшеніи, а затмъ вжливо и ласково выразилъ надежду, что Оливеръ никогда не подвергнется этой непріятной операціи.

У Оливера кровъ стыла въ жилахъ, когда онъ слушалъ разсказъ еврея, хотя не совсмъ ясно понималъ угрозу заключающуюся въ немъ. Онъ зналъ уже, что правосудіе можетъ принять невиннаго за виновнаго, если оба они будутъ захвачены на одномъ и томъ же дл. Помнилъ также разсказы о разныхъ планахъ, составленныхъ съ цлью погубить неудобныхъ почему либо и слишкомъ болтливыхъ людей и приведенныхъ въ исполненіе самимъ старымъ евреемъ, о чемъ столько разъ, въ присутствіи Оливера, длались намеки при разговор веселаго джентльмена съ мистеромъ Сайксомъ. Котда Оливеръ поднялъ глаза и встртился съ проницательнымъ взоромъ еврея, онъ почувствовалъ, что блдное лицо его и дрожь пробгавшая по всему тлу его, не ускользнули отъ стараго джентльмена.

Еврей съ отвратительной улыбкой погладилъ Оливера по голов

и сказалъ, что если онъ будетъ слушаться и привыкать къ длу, то они будутъ съ нимъ большими друзьями. Затмъ, одвшись, онъ вышелъ изъ комнаты и заперъ за собою дверь на ключъ.

Весь этотъ день, да и большую часть послдующихъ дней оставался Оливеръ одинъ, начиная съ ранняго утра и до полуночи, не видя никого и предоставленный самому себ и своимъ мыслямъ. А мысли эти были грустныя и всегда почти заняты были его друзьями и тмъ мнніемъ, которое они, вроятно, давно уже составили о немъ.

По прошествіи недли еврей пересталъ закрывать комнату на ключъ и Оливеръ получилъ возможность ходить но всему дому. Всюду была неописуемая грязь. Въ комнатахъ были большіе камины съ высокими деревянными колпаками, высокіе двери, филенчатыя стны и карнизы на потолкахъ, которые были украшены орнаментами, почерпвшими отъ грязи и пыли. Изъ всего этого Оливеръ вывелъ заключеніе, что давно еще, давно, до того какъ родился старый еврей, домъ этотъ принадлежалъ лучшимъ людямъ, что здсь, вроятно, было весело и красиво, а не такъ ужасно и грязно, какъ теперь.

Пауки раскинули свои паутины по всмъ угламъ стнъ и потолка, а иногда въ ту минуту, какъ Оливеръ входилъ въ какую нибудь комнату, мимо него пробгала испуганная мышь и спшила укрыться въ своей норк. За исключеніемъ этого во всемъ дом не слышно было ни единаго звука, который указывалъ бы на присутствіе живого существа. Когда становилось темно и Оливеръ чувствовалъ себя усталымъ отъ постоянныхъ хожденій изъ комнаты въ комнату, онъ забирался въ уголъ корридора, изъ котораго выходила дверь на улицу, чтобы быть, по возможности, ближе къ живымъ людямъ. Такъ сидлъ онъ здсь, прислушиваясь ко всякому звуку и считая часы, пока не возвращался еврей и мальчики.

Старыя, гнилыя ставни были закрыты во всхъ комнатахъ и придерживались болтами, ввинченными глубоко въ дерево; свтъ проникалъ только черезъ круглыя отверстія на самомъ верху ставней, вслдствіе чего въ комнатахъ царилъ полумракъ, наполнявшій ихъ странными тнями. На заднемъ чердак находилось окно, задланное снаружи желзной ршеткой. Оливеръ цлыми часами съ грустью стоялъ подл него, но ничего не могъ разсмотрть, кром цлой массы крышъ, черныхъ трубъ и шпицовъ на крышахъ. Иногда въ одномъ изъ домовъ, находившихся въ отдаленіи, показывалась чья-то сдая голова, выглядывающая изъ-за парапета стны, но обыкновенно она быстро исчезала снова.

Такъ какъ окно въ обсерваторіи Оливера было заколочено гвоздями и стекла его, не мывшіяся много лтъ подъ рядъ, потускнели отъ дождя и дыма, то онъ съ трудомъ различалъ очертанія разныхъ предметовъ, а потому не могъ ничего предпринять, чтобы его увидли и услышали. Онъ также имлъ мало шансовъ на это, какъ если былъ бы запертъ внутри шара на самой верхушк собора Св. Павла.

Какъ то разъ посл обда, когда Доджеръ и Бетсъ собирались на вечернюю экскурсію, первому пришла въ голову фантазія заняться своимъ туалетомъ, (надо отдать ему справедливость, онъ никогда этимъ не занимался), и онъ обратился къ Оливеру, снисходительно позволивъ ему привести въ порядокъ его костюмъ.

Оливеръ очень обрадовался, что можетъ быть полезнымъ; счастливый тмъ, что наконецъ видлъ подл себя человческія лица, готовый сдлать для нихъ все, что не противорчило его совсти, онъ безъ малйшаго возраженія приступилъ къ исполненію даннаго ему приказанія. Ставъ на колни, въ то время какъ Доджеръ сидлъ на стул, чтобы ему легче было держать его ногу, онъ занялся процессомъ, который мистеръ Даукинсъ называлъ на своемъ нарчіи «лакированіемъ своихъ рысаковъ», что означало просто напросто чистку сапогъ.