Ома Дзидай
Шрифт:
Часть вторая. Дурная Кровь (2-2)
Глава шестая. Узы Родства
93-ий день весны, 1868-ой год правления тэнно Иошинори
Разговор длился битый час. Мы поднялись на крепостную стену. Оттуда открывался вид неподдельной красоты.
– Гляди, Мидори, – ласково призвал хозяин замка.
– Чудесная картина, – беспокойно отозвалась я, подойдя к краю. – Я совсем забыла родной город. Здесь
– Фурано ждал тебя. Ждал и я.
Я глубоко вздохнула:
– За двадцать лет нисколько не изменился. То же самое можно сказать о тебе.
– Но не о моей малютке, – оживлённо отметил отец и простодушно захохотал. – Заметно подросла. Однако для меня ты всегда будешь ребёнком.
– Пусть так.
Меня одолевала грусть. Чтобы отвлечься, я перевела взгляд на город, растянувшийся под ногами.
– Стою здесь, и кажется, будто мне снова пятнадцать.
– Ты ведь любила прохаживаться по стенам в круговую, – припоминал даймё.
– Потому что ты не давал выходить из замка, – холодно добавила я.
– Коногава пока не зовёт тебя в Ому[1]. Так что гуляй, где хочешь. Больше не стоит за тебя бояться. Ты куноити. Лучшая из лучших, раз напрямую сёгуну служишь, – Речь его под конец напомнила рокот молнии.
– Тоже мне! – фыркнула я.
Негодование подавил шёпот. В мой невольничий путь тыкали все, кому не лень.
Отец уличил неприязнь, но притворился, что ничего не слышал. Он продолжил говорить о своём. А я погрузилась в раздумья.
Закатное солнце бросало на город цунами живительного света. Дома залило медью. Верхушки деревьев обуял губительный пожар. Река Тикума[2], которая змеилась вдоль Фурано, стекала с гор потоком серебра.
Люди сновали туда-сюда, как стаи рыб в море. Они напоминали скопище разноцветных пятен, как если бы радуга упала на землю и расплескалась тысячами брызг.
Остывающий воздух разносил благоухание весенних цветов. Оно таяло в пошлом многообразии запахов пищи и пыли, разносимой красным ветром.
Скоро город накроет звёздное Наднебесье[3].
– Мидори.
Голос даймё прозвучал туго и ровно, напоминая бамбуковый ствол. Услышав его, я сразу оробела и взглянула на хозяина замка.
Урагами Хидео был как никто другой чуток. Он разглядел тень задумчивости на моём лице. И дал побыть наедине с собой, не сердясь, что его перестали слушать.
– Да, отец?
Смущает звать его так. Особенно теперь.
Когда я была маленькая, мы виделись редко. Он пропадал в разъездах. Я сидела с нянечками, его женой и другими домочадцами. А потом покинула замок.
Тогда о каких кровных узах шла речь?
– Ты правда
Он робко улыбнулся.
Отец подошел со спины и приобнял за плечи. В глазах витала обеспокоенность. Даймё медленно вёл к чему-то важному, а озвучить не решался.
Его настрой я разделяла. Пока.
– И да, и нет. – Мысли путались. Но молчать не стала. – Есть вещи, которые хочется сказать и спросить. Не знаю, с чего начать…
– Не торопись. Давай по порядку, – подбадривал хозяин замка. – Я весь внимание.
Он поглаживал предплечья. Ощущения приятными не назовёшь – все равно, что по юкате ползали жуки. Тело закололи мурашки. Хоть руки убрал после.
– Стоит начать с горькой правды. – Голос задрожал.
Я отвела глаза прочь. Горло точно сдавила чья-то рука. Все дальнейшие слова срывались с губ отрывисто, нехотя.
– Похоже, я никогда не найду в себе сил простить тебя.
– О чем ты, дочь моя?
Он всё понял. Просто вытягивал из меня правду понемножку.
Я повернулась к нему.
– Ты превратил мою жизнь в страшный сон наяву. Само рождение моё незаконно. Одна большая ошибка. Твоя сделка с совестью!
Любой отец одарил бы сварливую дочь размашистой пощёчиной. Но не этот даймё. Урагами Хидео хранил самообладание даже тогда, когда остальные сорвутся.
– Кажется, я разучился выказывать привязанность к семье, чтоб было видно. Вот, в чём моя вина, – размеренно произнёс он.
Повеяло холодом, выбив из шеи стон.
– Я не попрошу прощения: так раны не залечишь. Ненавидь меня, сколько угодно. Но для меня ты – желанный ребёнок.
– Желанный?! – злобно прыснув, переспросила я и презрительно усмехнулась.
– Именно…
– Ну да, да ну! Я не знала ни детства, ни любви. Одна трепка от мачехи! Тебя никогда не было рядом. Никто… слышишь? Никто не считал меня Урагами!
– Пойми, невозможно пресечь преступления, совершаемые за спиной.
Это все, что сказал Урагами Хидео со склона лет. Печаль обратила его голос в скрежет, преисполненный гнева.
– Не строй из себя саму невинность! – сурово призвала я.
Мне очень хотелось сбросить ношу задушенных обид с души. Я будто держала на плечах небосвод. Так не могло продолжаться вечно.
– Ты и сам хорош! Отправил меня к шиноби…
– Мидори, таковы правила. Сёгун отдал приказ – народ послушался.
Правитель Фурано оправдывался жалко и скупо.
– А я другое слышала. Некоторые откупались рисом, и дети оставались дома. Достаточно тысячи коку[4]!
Моё заявление основывалось на словах не только злосчастных шиноби, но и сёгуна. После побоища в Куромори он подтвердил слухи.