Омут
Шрифт:
– Кир, - зовёт со всхлипом, но в ответ тишина. Очень вязкая и неприятная. Давящая на плечи и грудь гранитными плитами.
– Кир… - повторяет громче, лихорадочно скользя взглядом по бесцветному лицу Алека, всё ещё стремящегося вырваться.
– Кир!
Наконец, находит в себе силы, чтобы обернуться, и… Задыхается. Теряется в нём, застывшем в ступоре, не сводящем весенних глаз с младшего брата, в которых плещется паника напополам с ужасающей своими масштабами виной, и будто бы превратившимся в монолит. В красивом лице ни кровинки. Грудь не движется. Руки висят вдоль тела. Словно от золотого мальчика одна оболочка осталась. А душа… Где душа?
– Кир… - снова зовёт Алёна, но не добивается никакого эффекта.
– Кир, ты меня слышишь?! Кир!
– он продолжает неподвижно стоять, не реагируя на её слова.
– Кир, пожалуйста…
Золотой мальчик вздрагивает от её окрика. Моргает, судорожно выдыхая, переводит взгляд на неё, зачем-то вновь повторившую:
– Ты мне нужен, слышишь?
И, наконец, приходит в движение.
66. Кир
Перед глазами - брат в полуобморочном состоянии, порезы на руках которого невольно мысленно откидывают на три года назад, когда Кир впервые увидел подобную картину, и знакомая до боли безысходность вкупе с беспомощностью, что сжирают в то же мгновение, не давая и шанса на борьбу с ними.
Алек держался почти год. Почти год он не брался за лезвие и иже с ним. Почти год утверждал, что больше не хочет вредить себе таким образом, отказываясь продолжать посещать психологов и психотерапевта.
Почти год…
Ты же знал, что однажды это может вновь произойти, Авдеев. Как ты мог это допустить? Почему разрешил себе поверить в лучшее? Зачем позволил надежде взять верх?
Вина, сожаление и злость на себя парализуют. Ставят время на “стоп”. Растягивают секунды в вечность. Оглушают.
Если бы ты был настороже, то этого бы не произошло!
Почти год…
Алек прав. Ты беспокоишься только о себе и о своей жизни, забив на остальных!
Капли крови резко контрастируют с белым кафелем, а бледное лицо младшего брата наоборот сливается с ним, словно их раскрашивали одной и той же краской. Даже зелёные, копия его, глаза кажутся потухшими, а губы бесцветными. Ярким пятном лишь воспалённые веки и родинки на непривычно худом теле.
Когда он успел так сбросить вес?
Кир цепляется за детали как за соломинку в слепой надежде удержаться на плаву в болоте из эмоций, почти физической, будто это на нём в хаотичном порядке расчерчены алые линии, боли и панического страха, что так усиленно, объединив усилия, тянут его ко дну. В непроглядную, вязкую, давящую со всех сторон темноту. В безликую пустоту. В тишину, поглощающую любой звук, даже мольбы о помощи.
И, кажется, вот-вот захрустят, не выдержав, кости. Пойдут по швам воля и упрямство, благодаря которым он все эти годы, со дня смерти сестры, отчаянно боролся с обстоятельствами, эгоизмом близких и с самим собой. Вскроется правда о том, что Кир Авдеев - просто мальчишка, взявший на себя слишком много и не справившийся абсолютно ни с чем. И, кажется, что ещё чуть-чуть и он сдастся, не обладая силами для того, чтобы справиться со своими демонами, не говоря о демонах брата. И, кажется, что цепляться больше точно не за что, но вдруг тишина перестаёт быть таковой, как и пустота, искажаясь и приобретая формы. С трудом, едва ли не боем, как будто бы из-под бетонных плит, сложившихся в шумный мегаполис, до него прорывается дрожащий девичий голос.
Сначала он не разбирает слов, лишь ощущает как нутро знакомо отчаянно рвётся к нему на встречу на последнем издыхании, а потом поле зрения увеличивается, охватывая сидящую рядом с младшим братом девушку, и звуки вместе с картинкой, наконец, тоже складываются в различимые формы.
– …ты МНЕ нужен!
Обрывок фразы звучит выстрелом в упор, застревая во лбу, в груди и солнечном сплетении.
Карие глаза, испуганные и горящие потребностью в нём, напрочь выбивают дух.
С губ срывается резкий выдох.
– Ты мне нужен, слышишь?
– добавляет она и мир в одно мгновение становится по своим местам, паническая атака с позором отступает и контроль над собой, наконец, возвращается.
А вместе с ним и привычка. Дурная, ненавидимая им всей душой, сердцем да и в принципе всем его нутром, сложным, исковерканным, измученным
Даже если печёт глаза и скребётся что-то острое за рёбрами.
Порядок действий в подобных ситуациях давно выучен, вызубрен и высечен изнутри ни одним, ни двумя и, к сожалению, не тремя предшествующими инцидентами. Это в первый раз, увидев младшего брата в таком состоянии, Авдеев совершенно не знал что делать, а сейчас… Сейчас он методично, аккуратно и чётко, несмотря на подрагивающие пальцы и ад в мыслях, приводит его в чувство. Обрабатывает и бинтует сильные порезы, игнорируя вялое сопротивление, сопровождаемое шипением и хныканием от боли, что отзываются в нём ожогами четвёртой степени, умывает, поднимает на ноги с холодного кафельного пола и практически несёт на себе до комнаты, где, как в детстве, укладывает в постель и накрывает одеялом, предварительно дав успокоительное. А потом сидит рядом на полу, слушает дыхание, смешанное с тихими всхлипами, и ждёт пока Алек, вымотанный срывом, болью и эмоциональным опустошением, погрузится в сон. Уже не такой бледный как в ванной, но всё равно сливающийся с белой наволочкой. Не такой маленький как ещё три года назад, но всё такой же беззащитный и нуждающийся в помощи больше, чем осознавал сам. По началу Кир ещё пытался донести это до него. Отчаянно пытался. Просил прислушаться, объяснял, давил авторитетом, а когда понял, что это не работает, изнывая от собственного бессилия и страха за него, прибег к угрозам, манипуляциям и насильному навязыванию общения со специалистами. Ничего хорошего из этого, конечно же, не вышло. Известная всем истина о том, что пока человек сам не захочет себе помочь, ему не поможет никто, работала без сбоев. Да и наглядный пример мамы, которая точно также уничтожала саму себя и не хотела с этим ничего делать, давал о себе знать. Изолировать его от этого зрелища и перевести к себе, Алек тоже не позволял, отдаляясь и закрываясь ото всех с каждым днём всё больше и больше. Отцом состояние жены и младшего сына воспринималось, казалось, только как имиджевые риски, а не вполне себе реальная угроза потерять их следом за дочерью. Чёртов замкнутый круг, надежда прервать который угасала с каждым новым срывом и возвращением в эту точку.
Однажды ты можешь не успеть, Авдеев.
Парень сгребает в кулак край одеяла и глотает крик, не позволяя ему вырваться наружу. Не сводит глаз с брата, по-детски боясь, что если моргнёт, то с ним снова случится что-то плохое. Прокручивает в голове последние сутки, а следом, не сумев вовремя остановиться, годы, толкая себя в пучину из бессильной злобы, сожаления и усталости пока дыхание младшего не становится ровным и спокойным. Пока не разряжается морально практически в ноль. Пока не загораются за окном уличные фонари, безуспешно рассеивая сумерки. И только после заставляет себя встать и на нетвёрдых ногах выйти из комнаты. Слепо бредёт в ванную, помня о творящемся там беспорядке, и вновь, как и совсем недавно, замирает на том же самом месте, потому что вопреки его ожиданиям в ней нет разбросанных вещей, аптечки и фантиков на полу. Будто и не было очередного срыва брата. Не было страха, алых пятен и сжирающей боли. Не было панической атаки и осознания мерзкого бессилия.
А что же тогда было?
Или…Кто?
Верно.Она… Была, есть и будетона.
Дорогие читатели, доброе пятничное утро! Планирую выкладку глав каждую пятницу с утра, поэтому не пропустите, и по традиции жду ваши впечатления в комментариях)
67. Кир
Кир идёт на кухню, не зная, а чувствуя, что девушка там. Он не просил её оставаться и не просил уходить. Не обозначал сроки, в которые сможет уделить ей время. Не ждал от неё участия и сопереживания. Да и сегодняшняя ситуация не тот случай, в котором чьё-то неравнодушие может оказать реальную помощь, но… Но парень видит Отрадную, одиноко сидящую за обеденным столом в компании двух наполненных, судя по виду, чёрным чаем кружек, и смолотые в крошево из-за переживаний внутренности словно пледом окутывает. Тёплым, мягким, пушистым.