Омут

Абдулова Мария

Парень говорит об этом очень спокойно, словно рассуждает о погоде или загруженности городских дорог. И Отрадной от этого становится тесно в груди.

– Поэтому, какой бы финт Алек не выкинул, не принимай это на свой счёт, ладно?

Кир всё-таки отрывается на мгновение от дороги, чтобы посмотреть на неё, и девушка только после этого понимает, что пялится на него уже достаточно долгое время, не переставая. Взгляд будто приклеился.

– Ладно, но…

– Но?

– Но будь с ним помягче. Алек же младше.

– С Алеком нельзя быть мягче асфальта, - по-доброму усмехается золотой мальчик, но всё же кивает.
– Обещаю, Алёна, подобной сцены, как вчера, ты больше не увидишь.

И лучше бы случилась сцена, как

вчера. Лучше бы Алек ругался, злился и противостоял старшему брату. Лучше бы он вновь сказал всё, что о них думает, в лицо, пытаясь выместить на других людях свою боль и тревоги, чем...

– Проходи, Алёна, смелее, - мягко подталкивает её Кир в прихожую, открыв дверь квартиры, и зовёт: - Алек!

В ответ гнетущая тишина, на которую ни она, ни он почему-то не обращают внимание.

– Алек, ты всё ещё спишь?
– недовольно повышает голос одногруппник.
– Алек!

И снова молчание. И снова ощущение, будто в квартире, кроме них двоих, никого.

– Алёна, не стой, проходи. Я сейчас разбужу его и приду.

Золотой мальчик направляется вглубь квартиры, а Отрадная по привычке на кухню, где бывала чаще всего, по длинному коридору и мимо ванной, дверь которой по какой-то причине немного приоткрыта. Она бросает туда мимолётный взгляд, отстранённо замечая включённый свет и лежащую на пороге белую футболку с необычными багровыми вкраплениями, очень похожими на… Алёна резко останавливается. С трудом сглатывает. Неосознанно трёт руки, исполосованные белёсыми шрамами.

Помнишь, каково это? Когда больно не только эмоционально, но и физически? Когда от неприятных ощущениях на глазах выступают слёзы, а губы кривятся-ломаются в жалкой улыбке?

Девушка помнит. Помнит и понимает, что увидит, если откроет дверь шире.

– Алек… - голос не слушается, как и одеревеневшие от осознания происходящего пальцы, с трудом обхватившие дверную ручку.
– Алек, ты слышишь?

Дверь приоткрывается совершенно бесшумно, поэтому подросток её не слышит. Он похоже, вообще, никого и ничего не слышит, поглощённый своим мрачным миром. Алек сидит на кафельном полу в одних джинсах, прислонившись спиной к ванне и опустив голову вниз, из-за чего светло-русые пряди лежат у него на лице. Плечи и грудь чистые, тронутые лишь созвездиями тёмно-коричневых родинок, а руки, как и у неё, в шрамах, ранках, царапинах. Заживших давно и новых, нанесённых совсем-совсем недавно. Они разной длины и цвета, но больше всех её внимание привлекают алые, воспалённые, всё сильнее наливающиеся кровью.

– Алек… - снова зовёт она брата золотого мальчика, чувствуя, как от ужаса округляются глаза и слабеют колени.
– Боже мой, Алек…

Рядом с ним лежит телефон, лезвие, окрашенное тем же алым цветом, и фантики от шоколадных конфет. Подросток, продолжая её не замечать, приходит в движение и неловко тянется за чем-то из этих предметов и это приводит девушку в чувство. Испугавшись, что он вновь хочет причинить себе боль, Алёна срывается с места и падает на ноги рядом, игнорируя тупую боль в коленях. Дальнейшие свои действия не отслеживает, живёт инстинктами. Первым делом отбрасывает в сторону лезвие, затем включает кран в ванной, мочит в ледяной воде руки и левой проводит по лицу подростка, а правой перехватывает его ладони в свои и крепко их сжимает.

Он реагирует на неё слабым поворотом головы. Смотрит сначала непонимающе и хмурит брови, но потом в зелёных глазах проносится узнавание и по-девичьи пухлых губ касается ломаная улыбка.

– А, это ты, девочка брата, - вполголоса произносит подросток.
– Здравствуй.

– Да, это я, - Алёна снова смачивает свободную руку в воде и проводит ею по его лицу.
– Здравствуй, Алек.

Она не вдумывается в формулировку фраз и отвечает на автомате, пока пытается, оттеснив испуг и панику в сторону, оценить

степень тяжести его состояния. Алек бледен и дезориентирован. У него мутный взгляд и слабый голос. Это пограничное состояние ей хорошо знакомо. Оно не вызвано алкоголем или другими влияющими на сознание веществами. Оно обусловлено внутренней болью, жить с которой каждодневно-ежечасно-ежесекундно становится всё труднее и труднее. Которой в какой-то момент становится настолько много, что не остаётся места для чего-то ещё, а вместе с ним не остаётся и сил, чтобы её терпеть. Она переполняет. Она душит. Она становится частью, неразрывной частью того человека, что когда-то умел искренне улыбаться. И когда, кажется, что ещё чуть-чуть и весь окружающий мир разрушится до основания, то внезапно находится выход. По-крайней мере, в первое время создаётся впечатление, что это именно он, а не вершина самоуничтожения, кроющаяся в алкоголе, сигаретах, запрещённых веществах, лезвии, запретных связях или других способах нанесения себе вреда. Алёне этот самый выход сначала виделся в нескончаемых спорах с мамой, затем в порезах, а после в отношениях с Олегом, ставших её личным неминуемым крахом. И конца с краем этому нет. По-крайней мере она его не знает. Также как и не знает, что делать с мальчиком, раненым собственноручно внешне и кем-то другим внутренне. Как привести его в чувство? Как помочь? Что делать? Боже…

Ты бесполезна. Снова.

Ты снова полный ноль, Отрадная.

Девушка встряхивает головой, не позволяя себе отвлекаться. Потом. У неё ещё будет возможность посмаковать свою никчёмность от и до позже. Сначала Алек. Сначала брат золотого мальчика.

– Алек, как ты себя чувствуешь? Только не молчи… П-п-пожалуйста. Не молчи.

Подросток смотрит на неё всё с той же улыбкой, отзывающейся в душе узнаванием, и Алёна понимает всё без слов. Потому что помнит каково это заменять одну боль другой, обманывая себя. Помнит настолько хорошо, что на мгновение задыхается и невольно сжимает его ладони в своей сильнее, отчего он морщится и запрокидывает голову назад, на бортик ванны.

– У тебя руки ледяные, девочка брата, - говорит глухо, устало прикрывая веки.
– Почему? Тебе холодно?

– Мне… - она панически оглядывается и, увидев висящие на крючках белоснежные полотенца, дотягивается до них, тут же суёт под воду, а потом аккуратно прикладывает их к исполосованным мальчишеским рукам.
– Мне страшно, Алек. За тебя.

Он дёргается, шипит от неприятных ощущений, пытается отстраниться, но слишком слаб для этого и данный факт разрывает её сердце, и так не сказать, что целое, на ещё более мелкие частицы.

– Отвали от меня! Мне больно… - совсем по-детски хнычет Авдеев и ведёт плечами, стараясь извернуться, уйти от соприкосновений с холодной мокрой тканью.
– Убери, бл*ть, это с меня!

Последние слова он произносит повышенным требовательным голосом, в котором слышатся знакомые властные нотки, которые частенько звучат в тоне его старшего брата. Не по отношению к ней… Уже не по отношению к ней, но Алёна улавливает их отчётливо.

– Алек, так надо, - пытается удержать полотенца на нём и его самого одновременно, при этом не сделав ему ещё больнее.
– Нужно остановить кровь, понимаешь? Нужно…

За спиной раздаются шаги. В следующую секунду вслед за ними звучит растерянное:

– Алё…

Кир замолкает на полуслове, остановившись на пороге в ванной. Она не видит его лица, но чувствует, всем телом чувствует его эмоции, от которых дышать становится ещё тяжелее, потому что они острыми, пугающе сильными, невероятно болезненными иглами, кажется, проникают везде. Глубоко-глубоко. Настолько, что не достать. Настолько, что в уголках глаз собираются слёзы. Настолько, что хочется сделать всё, что угодно, чтобы ему не было так… Так невероятно больно.