Она будет счастлива

Панаев Иван Иванович

И Горинъ успокоился немного… Зачмъ, кажется, выдумать Свтлицкому на Зинаиду, и именно на нее? Къ тому же, разв мудрено, что этотъ человкъ проникнулъ ея тайну; любовь невольно выскажется сама въ одномъ движеніи, въ одномъ взгляд… надобно только умть подмтить это движеніе, этотъ взглядъ. А онъ проникалъ и не въ одн любовныя тайны. Молодой человкъ улыбнулся; онъ пріискивалъ въ голов всевозможныя доказательства для подтвержденія отрадной для него мысли. Онъ не могь вдругъ обнять своего счастія, и грустное сомнніе щемило его сердце.

Когда Горинъ дернулъ за ленту звонка и взглянулъ на лежавшіе

возл него часы, было уже половина третьяго.

Неохотно приподнялся онъ съ креселъ, и только приподнявшись, почувствовалъ головную боль, слдствіе вчерашняго пира.

Черезъ день посл того онъ гд-то встртилъ полковника и назвался къ нему обдать. Съ этихъ поръ онъ чаще обыкновеныаго сталъ посщать домъ его. А полковникъ былъ въ восторг: онъ всмъ и каждому разсказывалъ о своей дружб съ Горинымъ и прибавлялъ къ этому свое длинное разсужденіе о эгоизм людей и о томъ, какъ трудно сдлать выборъ друга.

Между тхмъ Горинъ совершенно измнился. Онъ оставилъ эти разгульныя и разрушительныя игры юности, онъ пересталъ здить въ общества, какъ прежде, отъ нечего длать, для того, чтобы убить время. Жизнь его уже имла цль, имла мысль. Посл каждаго свиданія съ Зинаидою онъ открывалъ въ ней какую-нибудь новую обворожительную сторону, которой не подмчалъ прежде. Съ каждымъ днемъ она становилась для него привлекательне, и съ каждымъ мигомъ жажда любви росла въ немъ, распаляемая воображеніемъ; но онъ еще не былъ вполн увренъ, точно ли она любитъ его. Ему нужны были уже не одни слабые признаки, а полная увренность. Это была первая эпоха любви — самая счастливая, самая усладительная! Передъ нимъ лежалъ внокъ, составленный изъ душистыхъ цвтовъ мечты и надежды.

Зинаида сначала незамтно увлекалась пламенными рчами Горина, его роскошнымъ даромъ выраженія, часто этою заносчивостью юнаго чувства; потомъ она стала любоваться его сверкающими очами, привлекательнымъ очеркомъ лица его… Ей хотлось вглядться въ него пристальнй, чтобы короче ознакомиться съ нимъ. Онъ заманилъ ея любопытство. То обыкновенный паркетный любезникъ, то человкъ глубокомыслящій, то досадно равнодушный ко всему, то проникнутый чувствомъ; въ одно время восхищающійся посредственною игрою французской актрисы и благоговющій передъ дивнымъ величіемъ Наполеона и Байрона: онъ былъ, въ самомъ дл, занимательно страненъ.

Но стараться попнть его, но разсматривать его вблизи не было ли опасно для женщины, окруженной обстоятельствами Зинаиды? Ея любопытство въ этомъ случа не походило ли на любопытство дитяти, которое невинно протягиваетъ свою ручонку къ огню и потомъ вскрикиваетъ отъ боли, обжигаясь?

Однажды, когда въ будуар Зинаиды сомнительное мерцаніе сумерокъ смшивалось съ красноватымъ фантастическимъ свтомъ огня, разгоравшагося въ камин, она раздумчиво сидла противъ этого огня, и мысли ея, съ легкостью плнителъной бабочки, перелетая въ очарованный кругъ прошедшаго, порхали съ цвтка на цвтокъ, съ воспоминанія на воспоминаніе; когда она забывалась въ этомъ мір, имвшемъ для нея уже всю поэтическую прелесть отдаленности; когда передъ очами ея возставали свтлые, святые образы ея дтства; когда грудь ея хотла облегчиться долгимъ вздохомъ; когда глаза ея начинали туманиться слезами и эти слезы засверкали на длинныхъ

томныхъ рсницахъ… дверь будуара скрипнула.

Она вздрогнула, сердце ея сильью забилось; она съ судорожнымъ движеніемъ поднесла платокъ къ глазамъ и, тотчасъ отдернувъ его, оборотилась къ двери.

У этой двери стоялъ Горинъ, казалось, не смя сдлать шагъ впередъ и будто выжидая ея привта.

Лицо Зинаиды примтно измнилось.

— Ахъ, это вы! — произнесла она слабымъ, едва слышнымъ голосомъ.

— Простите меня, — произнесъ онъ, бросая на нее испытующій взглядъ, — можетъ быть, я не кстати прервалъ ваше уединеніе…

— О, нтъ, нтъ… ничего… — возразила она, но голосомъ замтно робкимъ… — Вы видли Вольдемара?

— Кажется, его нтъ дома, — хладнокровно отвчалъ онъ.

— Въ самомъ дл, вы правы, его нтъ съ самаго утра… Что жъ вы не сядете?

— Скажите откровенно: я помшалъ вамъ…

— Отчего вы такъ думаете? — торопливо прервала она. — Право, нтъ! Знаете ли, передъ вашимъ приходомъ я замечталась. Со мной это часто случается. — Она улыбнулась. — Сегодня утромъ я получила письмо изъ деревни отъ матушки, и мои мысли невольно обратились къ прошедшему. Мн такъ бы хотлось въ эту минуту видть ее, быть съ нею… Но правда ли, это простительная прихоть? — прибавила она посл минутнаго молчанія.

— Теперь я еще больше, еще сильне вижу мою неловкость. Но я, право, нехотя разрушилъ ваши мечты, и, несмотря на то, я безпощадно заслуживаю наказанія…. Неправда ли, я теперь похожъ на тхъ злодевъ, которые часто своими докучливыми посщеніями, вовсе не подозрвая того, вырываютъ лучшія минуты у поэта, минуты его вдохновенія? О, это безбожно! А мечтающая женщина — разв это не поэтъ? Она еще выше поэта. Она сама вдохновляется и вдохновляегъ другихъ…

Зинаида потупила очи, пригладила рукою гладкія шелковистыя тесьмы волосъ — и отодвинулась отъ камина, потому-что лицо ея пылало…

Горинъ смотрлъ на нее и чувствовалъ, какъ могучими кольцами, будто змя, страсть обвивала его… и сильнй и крпче давила въ своихъ кольцахъ и впускала въ него свое ядовитое жало… Тутъ онъ впервые понималъ вполн, что мужчина можетъ сдлаться рабомъ женщины.

Когда Зинаида подняла очи и украдкою, боязливо, взглянула на него, въ этомъ взгляд блеснулъ для него небесный лучъ, радужный лучъ надежды — и сердце его затрепетало, отозвалось на этотъ взглядъ…

— Отчего вы такъ задумчивы?.. — снросила Зинаида Горина, который, опустивъ свою голову на руку, смотрлъ на тнь ея пожекъ, соблазнительно лежавшихъ на богатомъ ковр.

— Я думалъ, — отвчалъ онъ, — о томъ, что я скоро долженъ или совершенно помириться съ жизнью, или разссориться съ нею навсегда…

— Зачмъ же разссориться? — возразила она.

— Потому что съ нкотораго времеии… я не принадлежу самому себ…

Онъ остановился, онъ хотлъ договорить ей страстнымъ пламеннымъ языкомъ очей то, чего не смлъ произнести словами, чего не могъ выразить бдными условными звуками.

Легкая дрожь пробжала по ея тлу.

Дрова почти догорли въ камин, и только легкій огонекъ, разноцвтно и прихотливо перебгая, потухалъ, оставляя на черномъ пепл яркія звздочки, будто на флер, обсыпанномъ блестками… Въ будуар было темно…