Она будет счастлива
Шрифт:
Зинаида пришла въ себя… Она теперь только замтила, что будуаръ не былъ освщенъ, что она сидла наедин съ нимъ, и торопливо схватила лежавшій на стол колокольчикъ…
— Поскорй освтить комнаты! — сказала она вошедшей горничной.
Черезъ четверть часа Горинъ, лежа въ коляск, мчался домой…
— Эта женщина несравненна… но она, кажется, недоступна, — мыслилъ онъ.
Кровь кипла въ юнош, и мысли его бродили въ какомъ-то туман, и образъ ея роскошно обнималъ его воображеніе. Въ это время онъ былъ готовъ на все — за одинъ любовный взглядъ ея…
Такъ прошелъ мсяцъ. Горинъ сдлался уже необходимымъ лицомъ въ дом полковника. Онъ былъ, какъ
Разъ какъ-то между довольно длиннымъ разговоромъ, который могъ служить прекраснымъ образомъ энциклопедической болтовни гостиныхъ, Свтлицкій намекнулъ Горину, что въ обществахъ стали замчать его отсутствіе. Горинъ молчалъ. Черезъ нсколько минутъ Свтлицкій подвелъ разговоръ къ тому же.
— Въ самомъ дл, съ нкотораго времени, — говорилъ онъ, — васъ почти не встрчаютъ ни въ театрахъ, ни въ залахъ. Это добрый знакъ… Видно вамъ наскучило безъ пользы расточать любезность передъ всми. Вы сосредоточились, вы посвятили себя одному предмету. Такъ и должно. Нельзя же вдругъ гоняться за нсколькими бабочками… Не такъ ли?
Онъ засмялся и взялъ Горина за руку.
Брови Горина примтно надвинулись на глаза… Онъ кусалъ нижнюю губу.
Слова Свтлицкаго, равнодушныя, заостренныя холодной ироніей, прикрашенныя натянутымъ смхомъ, взбсили его, и онъ не могъ скрыть этого.
— А правда, — продолжалъ Свтлицкій, будто не замчая измненія лица молодого человка, — правда, я васъ-таки встрчалъ въ гостиныхъ… Гд-бишь это? Да, кажется, у И*. Полковникъ очень милъ, согласитесь? Боже мой! И онъ, онъ иметъ такую жену! врьте посл этого въ вышнее правосудіе…
Голосъ и лицо Свтлицкаго приняли какую-то торжественность…
— Послушайте меня, Горинъ, вы мн всегда нравились, я говорю это не всмъ и каждому, поврьте мн. Вы человкъ благородный, я не сомнваюсь въ томъ. Мои лта и опытъ не обманутъ меня. Ради Бога, не подавайте всякому безперому птенцу руки для дружбы. Это не мой совтъ, я не смлъ бы совтовать вамъ. Такъ говорилъ старикъ Шекспиръ, а онъ, право, зналъ, что говорилъ… Не ввряйте вашихъ чувствъ никому, я сорокъ лтъ трусь съ людьми, я знаю, что такое люди… Но всего боле бойтесь молодежи. Она разнесетъ вашу тайну на своихъ втреныхъ крыльяхъ… и тогда…
— Я, право, не понимаю васъ; разв я имю какія-нибудьтайны?
— Полноте скрываться… Вы знаете, что мн извстны ея чувства къ вамъ. Не удивляйтесь, но спрашивайте меня, почему я знаю?.. Я вамъ не могу дать другого отвта, кром того, что я живу сорокъ лтъ. Она любитъ васъ, это врне всхъ аксіомъ въ мір. Подобной женщины вы не встртите въ обществ, я ручаюсь вамъ… Ея мужъ самое глупое животное. Къ тому же, онъ день ото дня равнодушнй къ ней…
Свтлицкій осмотрлся кругомъ, наклонился къ уху молодого человка и едва слышно произнесъ:
— Она будетъ ваша!.. Вы вдь также любите ее?..
Горинъ видлъ, что скрываться ему отъ этого человка напрасно. Онъ даже былъ тронутъ его участіемъ и дружески пожалъ ему руку…
— Да, я люблю ее! — произнесъ онъ сквозь зубы.
И вогъ одна минута ршила все. Свтлицкій сдлался его повреннымъ; онъ отдалъ себя въ его руки.
— Прекрасно! все покровительствуетъ вамъ. Мужъ съ утра до ночи вн дома, съ ночи до утра за картами… О, вы должны развернуть передъ нею новый міръ, заставить узнать ее, что такое счастіе,
— Свтлицкій! вы забываетесь! — прервалъ его молодой человкъ съ жаромъ. — Она не принадлежитъ къ числу тхъ женщинъ, которыхъ встрчаете дюжииами повсюду: ее не ослпишь грудою брилліантовъ, ее не расплавишь огнемъ очей. Ея нервы не раздражены ароматическими испареніями, какъ у княгини С*, она не распустится, какъ княгиня, розовой водой отъ одного прикосновенія страсти… Нтъ! вы знаете, что Зинаида вооружена религіей, надлена высокими чувствованіями чистой души.
Свтлицкій наклонился, будто поправляя запонку рубашки: онъ улыбнулся.
— Гм! вы правы, — возразилъ онъ. Чистая душа, религія, все это такъ; но вдь съ такими женщинами надобно и дйствовать иначе… На одной половин всовь небо, на другой земля… О, врьте мн, земля тяжеле, земля всегда перетянетъ… Можетъ быть, лишній мсяцъ колебанія, боренія, а страсть всегда возьмегъ свое… Ну, да это дло ршеное. Гд вы сегодня обдаете, Горинъ?..
— А который часъ?
— Уже половина пятаго.
— Подемте къ Дюме.
— Меня, было, звалъ сегодня обдать баронъ М*.
— О, нтъ, нтъ! я не пущу васъ… Мы вмст.
И вотъ Свтлицкій, почти всякій день, пировалъ такимъ образомъ на счетъ неопытности и дтскаго доврія ближнихъ.
И посл этого не справедливо ли пользовался онъ громкимъ титуломъ умнаго человка?
Слово "умнаго" на язык свтскомъ иметь особенное значеніе. Да и впрочемъ много ли словъ, которыя принимаются на этомъ язык въ прямомъ ихъ смыел? Свтскій языкъ совершенно условный, и надобно быть посвящену въ таинства этихъ условій, чтобы совершенно понимать его.
Кто не позавидуетъ тмъ, для которыхъ закрыта книга свта, для которыхъ непонятны и чужды условія общества? Пріятно глядть на Божій міръ свтлыми очами юности, видть во вехъ высокій идеалъ человка, возстающій такъ гордо и привлекательно въ двственномъ воображеніи юноши, обнимать людей отъ полноты сердца, носить въ груди святое желаніе принести себя въ жертву человчеству, не знать другой поэзіи кром поэзіи Шиллера!
Почему же называютъ несчастіемъ рановременную кончину?… Если вы когда-нибудь нечаянно зайдете на кладбище, если, утомленные, уснете на могил, и сонъ вашъ будегъ легокъ и безмятеженъ, какъ майское утро, и слухъ вашъ освятится гармоническимъ пніемъ ангеловъ въ воздушномъ пространств: врьте мн, вы были на могил семнадцатилтняго юноши!.
Но небо только удлъ избранныхъ, остальные должны страдать и переносить страданія. Опытъ развернетъ передъ ними картину, отъ которой, можетъ быть, сердце ихъ обольется кровью; опытъ сорветъ маски съ людей, которые окружаютъ ихъ, и, вмсто сладкаго радушія и увреній въ горячей привязанности, они увидятъ ледяной эгоизмъ и невыносимую бездушность, вмсто восторженнаго поцлуя друга — ядовитый поцлуй Іуды. Опытъ покажетъ имъ на черныя, закулисныя дянія этихъ людей, которыхъ вс считаютъ героями правды, чистыми и непогршимыми, на людей, съ такимъ энтузіазмомъ проповдующихъ о добродтели и нравственности. Опытъ шепнетъ имъ на ухо, что люди, въ теплот души которыхъ они никогда не посмли бы сомнваться, эти чинные, тихіе, опрятные люди, которые ужасаются торжества порока въ романахъ и неизмняемо носятъ птушій хохолокъ на голов, оскорбляясь всми нововведеніями, которые всегда сидятъ за книгой и говорятъ безпрестанно о книгахъ — непонятно равнодушны и къ людямъ, и къ книгамъ, и ко всему въ мір, исключая собственной пользы. И въ заключеніе всего этого, разрушительный, мрачный геній Байрона стною наляжетъ на грудь ихъ!