Ошибка "2012". Джокер

Семёнова Мария

— Истина пребывает в болоте!..

«А я думал, в вине...»

— И тем, кто примет трясинную купель, Куй Дал в Своем милосердии откроет все мыслимые блага...

«Э, э, ребята, вы мне тут только в Сусаниных играть не начните!» — забеспокоился Звонов...

Час спустя на званом ужине в ресторации, где среди прочих присутствовали глава администрации и его зам, целитель поведал:

— Мы были в Пантанале, посещали болота Седд, пристально изучали Полесье, Майами и Томскую область, но глубоко уверены, что такой трясины, как у вас, нет нигде[26]. Если бы лучезарный Куй Дал ре­шил начать всё сызнова, он со стопроцентной

веро­ятностью выбрач бы вашу топь. Так что мы здесь — надолго. И пришли с миром...

Возвышенный философ наверняка оперировал чисто духовными категориями, не беря в усмотрение столь низменную материю, как рыночный бизнес.

На следующий же день трясинники рангом пониже устроили в этой сфере блицкриг, с боем оккупировав на летнем пещёрском базарчике лучшие места. Дабы торговать амулетами, эликсирами, неведомого про­исхождения лечебными травами и заговорёнными изображениями Первопредка. Паша Долгонос и Сева Тянитолкай, курировавшие рыночную торговлю, от­реагировали сразу. Забили стрелку и... так получили по рогам, что, видимо, п ближайшем будущем не бу­дут курировать ничего.

«Вот-вот, так оно и начинается. — Звонов отвер­нулся от окна, вздохнул, с ненавистью глянул на ходики. — Вначале иконки да ладанки, потом тяжё­лые наркотики. Попутно бандитизм, поножовщина, растление малолетних и проституция. Вот и вся восточная утончённость...»

Часы показывали одиннадцать тридцать три. Стало быть, до обеденного времени оставалось два­дцать семь минут. Одна тысяча шестьсот двадцать секунд.

Плюнув на принципы, подполковник схватил бу­тылку, жадно глотнул, закусил домашним бутербро­дом... Что поделаешь, ну не было у него избы с русской печкой и супруги-пирожницы, как у «стар­шего брата» Забелина. Он жил в одной из немногих пещереких пятиэтажек, его жена работала в шко­ле учительницей, и вершиной её кулинарного мас­терства был картофельный суп с горбушей из жес­тяной баночки. Впрочем, Звонову такой суп нра­вился...

«Нет, с этим надо что-то делать, — твёрдо решил он, покосившись ещё раз на зелёно-жёлтый разлив под окном. — И делать немедленно. Только вот ко­му? Сергеев пьет, Сипягин болеет, у Кузнецова го­ворят, жена к другому ушла... Где взять кадры, ко­торые должны решать всё? Какой дурак будет нын­че подставлять башку за нашу-то символическую зарплату?.. Ясен пень, надо срочно что-то делать, но что?»

Решить исконный русский вопрос помогло ис­конное же русское средство. Глотнув во второй раз из заветной бутылки, подполковник исполнился вне­запного вдохновения, вытащил фломастер (все со­бирался очки заказать, но без конца откладывал на потом, а зрение понемногу садилось) и принялся набрасывать черновик депеши. Потому что помнил как «Отче наш» древнюю милицейскую мудрость: чем больше бумаги, тем стерильнее зад.

Тем паче что у нас в России всё делается через это место...

— Да, Вован, просрал ты карьеру... — Командир батальона Храпов скорбно пошуршал бумажками на столе, потом кинул быстрый взгляд на Козодоева.
– Жидко и обильно, да... Сегодня на постановке зада­чи гак и было сказано — говнюкам у нас не место. Место их у параши, то есть в народном хозяйстве. В общем, Вован, ты ж не маленький, понимаешь, наверное: здесь тебе не жить.

На Козодоева он смотрел по-доброму, с понима­нием и сочувствием — вот

ведь не повезло человеку.

Скрутило брюхо в неправильном месте и в непод­ходящее время. То есть именно там и тогда, когда этот пидор в лампасах ехал со своей дачи домой. Сам Храпов наложил бы в штаны, бодро отдал бы честь и был бы таков, а этот, вишь, не стал. Гордый. За что теперь и страдает[27].

— Да понимаю я, Василь Фокич, понимаю... — Козодоев тоскливо вздохнул. — Только легче что-то не делается. Ведь сколько лет верой и правдой... со­гласно уставу... Эх._

А про себя подумал: «Вот так, Василь Фокич, и никак иначе. А ведь было время, и на „Ваську" отзы­вался, и копеечку занимал, и из одного горла пил. Пока не окончил этот свой ликбез. Теперь вот и при большой звезде3, и при собственном кабинете. А пер­спективы — аж дух захватывает... Да, знание — сила..»

— Э, брат, ишь чего захотел. Справедливости тебе подавай... — усмехнулся Храпов, но тут же помрач­нел, покачал лобастой круглой головой. Зачем-то встал, обошёл страдальца кругом, остановился напро­тив. — Ты, Вован, только мне тут не раскисай, - про­говори.'! он негромко. — Есть у меня кореш в кадрах, курирует Ленобласть, я ему как раз до обеда звонил. В общем, есть должность на периферии, в дыре, но офицерская, в службе профилактики. Вроде какой-то там участковый, вилка — капитан-майор. Фиг ли тут особо думать, давай, Вован, едь. Встанешь на долж­ность, перекантуешься с полгода, ну а получишь звёзды[28], и всё, пошло-поехало. Давай, давай, у тебя вроде не семеро по лавкам... Ты ж ведь не женился по второму разу-то? Всё холостякуешь?

Последнюю фразу Храпов произнёс с плохо скрываемой завистью. Ну то есть кабинет, кресло, перспективы — они, конечно, да, но... Но.

Козодоев кивнул и почувствовал себя англий­ским уголовником, выпускаемым в Австралии с зыб­ким шансом уцелеть между крокодилами и пустыней и начать новую жизнь. Скорее всего, в этой жизни помимо прочего больше не будет Люськи, его ны­нешней подруги... «Нашёл декабристку!» — скажет она ему. Вот и вся Люська с её вечными бигуди, холодными макаронами и несвежим запахом, запу­тавшимся в простынях...

Вслух Козодоев проговорил: — Ладно, Василий Фокич, рахмат... С прицепом... Офицерские должности, они на дороге не валяются. Когда отбывать-то в дыру?

Ленинградский фронт, 1942.

«Жид Порхатый»

«...Засим, любимая моя, прощаюсь. Береги себя и нашего сына Иоську, целую вас крепко-крепко тысячу раз. Твой муж до могилы Фима».

Ефим Фраерман поставил точку, осторожно по­дул, хотел было перечитать написанное, но не успел, в дверь постучали:

— Разрешите? Товарищ капитан, вас к комполка, срочно.

— Понял, иду. — Жестом отпустив посыльного, Фраерман вздохнул, бережно сложил письмо и, на­дев пилотку — лихо, набекрень, — вышел наружу.

Там светило солнышко, пахло сеном, клевером, вольным ветерком. Зато в землянке у комполка бы­ло сизо от табачного дыма — наигустсйшего, стеной от пола до потолка. Это при том, что ни сам пол­ковник, ни майор-особист не позволяли себе курить. Смолил «Казбек» (да как смолил! Паровоз позави­дует...) некий штатский в габардине и толстых ро­говых очках. То есть без погон было ясно, кто самый главный начальник