Остров жизни
Шрифт:
Глина чавкнула, проходя меж одетыми в грубые чешуи пальцами.
Несколько лет назад цапля нашла уместной выискивать лягушек у его берегов. Не повезло ей попасться в день вроде этого. Тёплая кровь. Ветер тогда подхватывал и гнал по воде поломанные чёрные маховые перья. Птицы и улитки, а недавно странное существо поселилось на острове в непосредственной близости от сырой норы. Пожрать? Был ли смысл тратить столько сил для того, чтобы заглотить создание с пол человеческой ладони. Холоднокровное да к тому же и при панцире, что, в общем-то, было весьма закономерно, для этой разновидности пищи.
Она
Ослепляюще-белоснежная, точно перо ангела, снежинка блеснула в по-осеннему морозном воздухе. Проплыла и, закрутившись над замшелыми валунами, пролетела мимо. Приподнялась между чёрных, точно мёртвых, сучьев раскидистого вяза и застыла на костяной пластине бока. Остановилась и тут же стаяла, скатившись по покатому. Встревоженная дрожь прошлась вдоль всего длинного тела.
О чём бы думал дракон, что ощущал, сколь-нибудь походи его сознание на людское? Кто знает. Он был отличен, и потому лишь шипящая, грязно-жёлтая вспышка возникла в тёмном разуме. Раскат во вскипающем над водной гладью урагане. Злость и предвкушенье.
Ещё одна снежинка, подхваченная едва различимым порывом. Заплясали, шурша, опавшие листья. Вторая волна, шипя и переливаясь, прошла вдоль хребта, заставив воздух задрожать. Ряд цепляющихся друг за друга клыков распался, и пара белёсых струек вырвалась из горла.
Кровь. Никто ещё не знал. Не догадывался, а металл уже бил металл под плотными стягами где-то вдали, за сотней холмов. Дух человечий нёс ветерок. Четверть века тишины. Разгоняя водянистый ил, когтистые пальцы продвинули огромное тело дальше, хвост тут же покачнулся, оставляя петляющий след.
Пока что.
Часть 5. Самое главное. Глава 1. На дороге.
«Самое морозное мгновенье – последнее перед рассветом».
(Кузьма Прохожий. Из услышанного на дороге).
Снег шёл и шёл. Всё замело, и метель в ярости била по стеклу. Именно так это должно было прозвучать, но увы. День сменялся днём, и с той же периодичностью зимняя погода вновь обращалась в осеннюю. Гнилым было начало этой зимы. Промозглым и ветреным. Кости деревенских стыли, в то время как ноги их увязали в липком жиже, имя которой невозможно было подобрать не сплюнув.
Именно в такой промозглый утренний час в деревню и пришла новость. Чёрным странником на водянистой дороге, и ужас тенью шёл за ним. Пепельная, в пятнах, лошадь под уздцами. Заиндевелая земля чавкала и ломалась под сафьяновыми сапогами ее ведущего, а кобыла, опустив голову, преподала на заднюю левую. Старая лошадь, загнанная. Тянула она свою лямку, сколько могла, сейчас же человеку самому приходилось вытягивать её из зыбуна. Не выживет, коли бросит. Останется на мёртвой дороге.
Усилие, и чёрный пролесок точно изогнулся. Шаг, хруст и вот он: ряд домов с тёмными окнами, что замер точно в ожидании, стылый и настороженный. Пройдя мимо пепельных кольев слив, человек начал восхождение
Ограда. Оставив, наконец, измученное животное, человек стронул калитку, во льду которой лишь намечающая себя рассветная пора перемежала день с ночью. Хруст верёвки, куры завозились, и пёс вновь гавкнул где-то во дворах. Гавкнул лишь раз и вновь забился обратно в конуру, пряча под лапами нос. Зачем ему незнакомец, да ещё в чужом дворе? Пусть мёрзнет, раз уж хватило глупости явиться в эту пору.
Три глухих удара. Три, не больше и не меньше.
Пятно света, живого света, мелькнуло в окне. Пройдясь по двору, оно самым краем задело бледное, точно принадлежащее мертвецу, лицо. Огонёк чуть поднялся, застыл и, словно затрясясь в ярости, скрылся, дёрнувшись к двери. Щёлкнул засов, выпуская столь желанный, обращающийся белёсой дымкой воздух.
Зверское, искажённое яростью и обидой лицо вынырнуло из тьмы помещения. Точно агнец копьё, Ивес держал причудливо изломанный костыль. Над всклокоченными его волосами как нимб сиял удерживаемый женской рукою фонарь.
– Чего надо? – огрызнулся хозяин дома, сетуя на оборванный, по весеннему безмятежный сон.
– Война, – сухо, точно озвучив, наконец, давно известную новость, сообщил пришедший, и слово белёсым облаком, страшным и кривым, застыли в воздухе. Сухой язык прошёлся по белым, обескровленным губам. Впалые глаза его уже не горели и даже не отливали шершавой бронзой. – Луизиты гады.
Голос глухой и совершенно охрипший, и всё же он прозвучал неуловимо знакомо. Бровь Ивеса чуть приподнялась, чудесным образом сделав по местному приветливое выражение чуть менее зверским. Серые и тусклые, глаза округлились, знаменуя понимание.
– Луизиты гады, – повторил мужчина тенью, и, вернувшись, взгляд его чуть внимательнее прошёлся по пришельцу. Обледеневшее, но хорошее сукно, растрепавшиеся чёрные волосы, тонкая переносица и тонкие же, изогнувшиеся парой крыльев брови. Ещё пару часов назад для многих хозяек кос в деревне он показался бы интересным, но вот кто он... Подождите-подождите…
– Асс, – опознала знакомца в мгновение Зое.
Отец взглянул зверем. Выражение его не походило ни на одно из тех, что девушка видела ранее. Странно сосредоточенное и собранное. Брови мужчины застыли где-то посередине, собрав на лбу складки, глаза же его, не иначе от мороза, обратились в пару стеклянных шаров. Глава дома изменился. Зое бы даже не узнала его, не знай она совершенно точно, что никем другим этот мужчина оказаться не мог.
– Одевайся! – сухо приказал Ивес, полностью забыв про оставшуюся распахнутой дверь.
«Чего это он? С утра-то пораньше. Неужели про табурет, наконец, прознал?!»
– Одевайся, я тебе сказал! – Костыль, коим мужчина так гордился, полетел в дальний угол. – Нужно срочно обойти дворы.
«Дворы», – моргнув, повторила про себя Зое, и, как и всегда, мысли её безнадёжно отстали от действий. Отряхнув шоссы от въедливой ледяной крошки, Асс вошёл, и практически тут же подруга детства оттолкнула, рванула во двор. Нужно было поторапливаться, это она поняла сразу же.