Откуда мне знать, что я имею в виду, до того как услышу, что говорю?

Парьянен Франка

В данном отношении наши дикие гуси не могут служить примером. Они хоть и заражаются паникой от окружающих, но нет ни одного исследования, подтверждающего, что хотя бы один гусь соображает, в чем ее причина. Они просто заимствуют страх у других и считают его своим собственным. Это как подставка для тортов, стоящая у вас на кухонной полке. Вам ее кто-то подарил, но вы уже давно забыли, кто именно. Она у вас просто есть. И от кого бы эта подставка ни досталась вам в наследство, она теперь ваша. Точно так же гусь рассматривает чувства своих сородичей. Для него нет разницы, заметил он опасность лично или это сделал кто-то другой. Паника есть паника. Нельзя сказать, что гусю страшно потому, что страшно его сородичам. Нет, это его личный страх. И ввиду грозящей опасности это достаточно целесообразный подход.

Вот только вся эта ситуация

имеет очень мало общего с социальным познанием. Для нее не требуется понимания. Она основана только на стремлении к личному выживанию и удовлетворению собственных потребностей. Если бы мы вели себя подобным образом, то, видя по телевизору людей, которых застигла снежная буря, надевали бы теплые носки. В глобальном плане от этого нет никакой пользы. Но именно так поступают люди в самом начале своей жизни: если ребенок видит, что исследователь в лаборатории плачет, потому что сломалась его кукла (а с психологами такое случается чаще, чем можно подумать), он не бежит, чтобы его успокоить. Он подбегает к своей маме и просится на ручки. С точки зрения ребенка, проблема решена. Это называется эгоцентрической эмпатией. Однако ученому такое поведение ребенка никак не помогает. А вдобавок еще и у мамы может испортиться настроение.

Или давайте вспомним младенца, который кричит, услышав плач другого ребенка. Кому он этим помогает (если не считать самого себя, разумеется)? С эволюционной точки зрения такого поведения достаточно. Но представьте себе, что вы бы точно так же отреагировали на плач своего ребенка. «Ты плачешь? Ну тогда и я поплачу». Вот такая ситуация с точки зрения эволюции уже сомнительна.

Нет, проблема на самом деле кроется в другом. Если я вижу, что сосед по даче забыл выключить воду и она течет из шланга, то я не поступаю точно так же, а иду к нему и говорю об этом. Как бы привлекательна ни была идея слиться душами и подражать друг другу, цель сочувствия иная. Это не поможет нам лучше понять чувства ближнего. Нам уже и так зачастую достаточно сложно отличить свои эмоции от эмоций окружающих.

Если один трогает приятные на ощупь предметы и видит, как другой в это же время запускает руку в бочку с червями, то черви не кажутся ему такими уж противными. И наоборот, если вас тошнит, когда вы касаетесь червей, вам кажется, что и другому так же противно, пусть даже в это время его гладят кисточкой из шелка, павлиньих перьев и локонов Бенедикта Камбербэтча³⁹.

Это первый фактор, препятствующий эмпатии. На нас слишком большое влияние оказывают собственные эмоции.

Но как мозгу удается отделить свои чувства от чувств других людей?

На томографе видно, что зоны активизации не полностью совпадают в ситуациях, когда мы что-то чувствуем сами и когда наблюдаем за чувствами других. Если конкретнее, то в первом случае сильнее задействована соматосенсорная кора мозга⁴⁰. Кроме того, активизируются и другие зоны мозга, в частности те, которые помогают осознавать себя самостоятельной личностью⁴⁰. Таким образом ваш мозг избегает опасной путаницы. Другой участок мозга – надкраевая извилина – вступает в игру, когда нам приходится подавлять свои чувства, если они противоречат чужим. Если же мы не подавляем их, то налицо проявление эгоцентризма. Особенно ярко данная черта выражена у детей и подростков. Это связано с тем, что дети в целом не слишком хорошо способны сосредоточиваться на действительно важных вещах, когда присутствуют какие-то отвлекающие факторы⁴¹. В пожилом возрасте (начиная примерно с 60 лет) вновь отмечается нарастание эмоционального эгоцентризма⁴². Да и на протяжении всей жизни он служит источником определенного потенциала ошибок. Как ни печально, особенно сильно это проявляется по отношению к близким друзьям, от которых мы дистанцируемся в меньшей степени, чем от других⁴³. Преимущества такой близости заключаются в том, что в отношениях с близкими людьми мы способны обращаться к личному опыту для сопереживания таким сложным эмоциям, как отрицание и стыд. Недостатком же является то, что наше сопереживание чересчур окрашено личным отношением. Но если уж мы ведем себя так с друзьями, то кто знает, насколько это способно сказаться на наших взаимоотношениях с другими людьми.

Подведем предварительный итог. Когда участник

нашего эксперимента сталкивается с эмоциями, в его мозге одновременно происходит главным образом два процесса: рефлексия собственных переживаний и попытки выборочно приписать свои чувства окружающим.

Это вовсе не значит, что его чувства в данной ситуации ослабевают. Несмотря на смену перспективы, не снижает активность миндалевидного тела мозга⁴⁰, а значит, сила и значимость чувств оцениваются нами как по-прежнему высокие. Таким образом, разделенное страдание, вопреки расхожему мнению, не становится вдвое слабее, а, скорее, вдвое усиливается. И это касается не только боли. Если один из участников эксперимента видит, как другой получает удар током, он разделяет с ним не только боль, но и страх. Это помогает ему учиться на чужих ошибках (более предпочтительная стратегия, чем извлечение уроков из собственных промахов), но выглядит не слишком красиво. Как ни прискорбно, наибольший дискомфорт вы испытываете в тех случаях, когда вам свойственно сильное чувство сострадания или когда вы стараетесь поставить себя на место ближнего. Особенно это заметно, когда человек вам очень дорог.

Итак, понимание того, чьи страдания мы в данный момент испытываем, необязательно снижает интенсивность чувств. Просто их восприятие осуществляется точнее, а сила в некоторых случаях может даже увеличиваться. Данное обстоятельство требует от мозга больших когнитивных и эмоциональных усилий. И неудивительно, что в таких ситуациях мы испытываем душевный дискомфорт.

Мозг ничего мне не должен. Насколько мы готовы разделять чужие чувства?

Люди довольно чувствительные существа. Из уважения к окружающим мы не рассказываем коллегам о своих бытовых травмах, не говорим за столом о страхе перед импотенцией и весьма редко делимся деталями об особенностях своего пищеварения. Мы с опаской относимся к опубликованию в интернете чересчур личных фотографий: «Внимание! Риск чрезмерной эмпатии». В этом нет ничего удивительного. В голове сразу раздается сигнал тревоги из-за внезапно нахлынувших нехороших предчувствий. Второй фактор, препятствующий эмпатии, заключается в том, что мы позволяем чувствам захлестнуть нас. Чтобы этого избежать, мозг ищет выход из ситуации. Вариантов выхода у него немало, но многие заканчиваются тупиком.

Что делать, если мы видим страдания ближних, но не хотим принимать их близко к сердцу? Ведь даже чрезмерно чувствительный человек вряд ли сможет сказать у больничной койки близкому родственнику: «Извини, но неврология учит меня, что я должен поберечь свою островковую долю…»

Во-первых, не смотрите на шприц, когда ему делают уколы. Не надо подпитывать свое воображение зрительными образами. Во-вторых, сконцентрируйтесь на том, что эта боль причиняется ему с пользой. Тогда вам и самим будет легче (а если думать об этом продолжительное время, то такая мысль даже успокаивает)⁴⁴.

И наконец, хорошее действие оказывает переключение внимания. В одном из экспериментов участникам показывали фильм, в котором людям колют руки иглами. Когда им сказали, что внимание надо концентрировать не на иголках, а на количестве рук, то активности в зонах боли почти не наблюдалось⁴⁵. Поэтому сосредоточьтесь на стене и считайте количество кафельных плиток на ней.

Так поступает и участник нашего эксперимента, но, помимо этого, он делает кое-что еще: пытается вообще абстрагироваться от чувств и даже управлять ими. Это называется регуляцией эмоций. Кстати, абстрагироваться от чувств окружающих можно так же, как и от своих собственных.

Поэтому сейчас мы устроим небольшой экскурс на тему «Укрощение чувств». Все, что мы при этом узнаем, имеет прямое отношение к нашей стандартной реакции на эмпатию.

Для регуляции эмоций мы используем префронтальную кору (более молодую в эволюционном плане) мозга, особенно медиальную префронтальную кору (МПФК). Она оказывает влияние на участки, которые всегда эмоционально реагируют на происходящее, например островковую долю и миндалевидное тело⁴⁶. Последнее помогает нам определять, что именно в потоке воспринимаемой информации имеет основное значение, и следит за тем, чтобы мы уделяли достаточное внимание эмоциональным стимулам. Если мы переносим внимание с эмоций на другие аспекты, это позволяет нам действовать более гибко.