Паломничество с оруженосцем
Шрифт:
И, когда монах отошел, проговорил вполголоса:
– Когда еще монастырской еды попробуешь? – И весело добавил: – А видал, в чем монах был, которого ненормальный срубил? Как бы нас того… в ловуху там не заманили!
Когда они подъехали к церкви, монах уже успел дойти до ворот и, дожидаясь, открыл калитку.
За зеленым забором, их взорам предстала стройплощадка. Кроме тех стропил, что они заметили с улицы, в глубине ограды под крышу был выведен еще один кирпичный дом и два начаты. Там виднелись кучи строительного мусора, поддоны с кирпичом, работающий кран и бетономешалка. Крановщик был в рабочей куртке и скуфейке. Ближе к воротам уже навели порядок: заасфальтировали дорожки, посадили анютины глазки и поставили голубец с образом.
Вслед за монахом они прошли мимо церковного портала в готовый уже дом. Тот стоял в самом лесу, поэтому его не было видно с улицы. Шум стройки почти не доходил сюда. Стая галок сорвалась с колокольни в лес, березняк шелестел
Внутри все было просто: дощатый пол, крашеный шкаф, в нем просфоры, баночки с маслом, дальше холодильник и березовые веники, висевшие в кладовке. Сладко пахло баней, ладаном и кожей. Провожатый открыл перед ними дверь, в комнате журчащий голос мягко кому-то выговаривал:
– Просил же я, не надевай ты, Христа ради, эти штуки: не ровен час запнешься, и все узрят! Вот и узрели…
Из просторных сеней с образом над дверью они попали сразу в трапезную. За накрытым столом сидели все трое иеромонахов, без клобуков. Высокий инок был с перевязанной головой и распухшей губой. Прислуживал им молодой послушник из очереди. Борисыч перекрестился на уставленный свечками и яйцами иконостас в углу. Второй иеромонах придвинул для вошедших два стула.
– Присаживайтесь, пожалуйста, откушайте, чем бог послал, – пригласил жестом сидевший на кожаном диванчике настоятель. Это его певучий, исполненный самолюбования голос они слышали из сеней. В зимней скуфейке с наушниками и подряснике он имел вид добродушный, даже простецкий. И тут же заразительно засмеялся: – Вы, конечно, уже и продолжили: "А бог в тот день послал…" и так далее? Да ничего такого, к сожалению, нет. Супчик, постный, летний; грибки, собственноручно собранные… (Тут господь дождичком благословил, так они на радостях повыскакивали. Ходили мы с отцом Климентием после утрени по лесу и дивились благодати божьей, а сейчас он сидит и не верит, что жив остался…) Кашка гречневая, морсик из костяники. Нынче успенки, уж не обессудьте, – и серьезно продолжил, кивнув на заверения Андрея по поводу постного: – Видели хулителя нашего? Очень вам благодарен, что не попустили бесчинства над стариком. Эх, лучше бы не посылал вас, родимые, на поругание. (Старик погладил по рукаву молоденького прислужника, что забирал у него тарелку.) Экой беды накликал, ай-яй-яй! Отец Клим, на что уж добрейшая душа, и то не сдержался – он, впрочем, один и пострадал. Как ему теперь литургию служить? Сегодня тот все границы перешел, такого еще не было. Терпели ради смирения нашего, но теперь сам вижу, что надо его удалить…
– Говорят, он предсказания какие-то делает, – сказал Борисыч и взял у молодого послушника тарелку с супом.
– Ну что вы! – всплеснул пухлыми ручками отец Евгений. – Не спорю, откровения бывают, но они даются через святую жизнь, через пост и пот молитвенный в выдающихся случаях. А тут?.. Ну, сами посудите: что может предсказать алкоголик?
– Что он за человек, откуда? – спросил Андрей.
– Человек он расхристанный. История его, как писал еще один наш хулитель граф Толстой, была самая простая и самая ужасная, – усмехнулся настоятель усаживаясь поудобнее для рассказа. – Был он прежде иноком в нашей обители. А еще раньше пел в оперном театре, и как часто бывает с людьми этой профессии, пил зело. Да и певцом был так себе, посредственным, хотя голос имел сильный, и даже теперь не утратил, несмотря на злоупотребления. Терпели его в театре, пока терпелось, а потом и выгнали. Взяли его за голос в митрополичий хор. И знаете, уверовал человек, пить перестал, принял постриг – произошло милостью божией (он мелко перекрестился, и в дальнейшем при каждом упоминании имени бога повторял знамение) воцерковление: вот что живая вера творит. Все это тогда как благодать, на него снизошедшую, восприняли. Дошло до нашего митрополита и тот им заинтересовался – приблизил, рукоположил в иеродиаконы, стал духовным отцом ему. Ну и надо сказать, был он тогда не так одутловат, как теперь, вид имел импозантный, манеры благородные, хотя, на мой взгляд, немного театральные. Характер же у него всегда был неуживчивый. Мог брат Илья ни с того ни с сего нахамить, наговорить дерзостей даже лицам высшего сана, – по-видимому, близость к солнцу вредит таким людям. Вышла какая-то некрасивая история с оскорблением им своего духовника. То, что он рассказывает, чистейшая клевета, так как архипастырь наш Паисий известен своей святой жизнью. Насколько я знаю, все от зависти к новому певчему произошло, которого приблизил высокопреосвященный: нахамил Илюша ему, после чего оказался в нашей обители. А тогда тут даже церкви не было – срубили часовенку, а братьев было человек десять да мы с отцом Александром. (Настоятель указал на второго иеромонаха.) Но не сменил брат Илья гнев на милость, не смирил в себе гордость – ударился он в схиму и чтение, а если быть точным, в начетничество. Такие обеты на себя наложил: и молчания, и поста, и вериги носил. А все норовил в город ускакать: наберет там книжек и запрется в келье. Я же или по недосмотру, а больше по неведению, вместо того, чтобы пресечь эти поездки, попустительствовал им. Однако для иных голов чтение хуже
– Откуда вы знаете, что я военный? – Андрей внимательно смотрел на отца Евгения.
– Так… по выправке видно, – отвечал тот, не сморгнув. – Выправка, она всегда скажется… А мы тут сидим и думаем, что же нам теперь с хулителем нашим делать. Отец Клим уж совсем, было, собрался на него в милицию писать. И я поддерживаю ради спасения всего стада…
– И овцу надо искать! – возразил отец Александр. – А он же не овца, не овца!..
– А вот отец Александр заступничает, добрая душа, – продолжал игумен. – Я и сам понимаю, что по-христиански должны простить. Однако боюсь, как бы до смертоубийства не дошло – силища в нем немереная.
– Вы знаете, что его в тюрьму могут посадить после вашего заявления? – спросил Андрей, обращаясь к отцу Климу.
– Могут или не могут – вам что за дело! – огрызнулся иеромонах.
Он мрачно вращал солонку в виде Лотовой жены, превратившейся до пояса в столп. У настоятеля испуганно расширились глаза. Повисла пауза.
– Вы тут, я вижу, строительство ведете… – проговорил Борисыч, чтобы замять неловкость.
– Да!.. – подхватил настоятель. – Губернатор о спасении души печется: кельи для братии, рухольная, трапезная, – все на его пожертвования… Если есть желание, можете пройтись посмотреть - отец Климентий у нас за прораба, это его любимое детище… Только, боюсь, ему сегодня не до прогулок…
– Да нет… – испугался Борисыч, что поведут осматривать стройку. – Я к тому, что подъезда хорошего нет…
– А вы, наверное, с Кутерьминского тракта заехали? – ответил настоятель. – Так к нам другую дорогу ведут, с Краснополянского. Хотя до него от нас дальше, но до города ближе получается.
Борисыч стал расспрашивать про новую дорогу, и настоятель подробно объяснил, как проехать.
– Все-таки как насчет: «прощайте врагов своих»? – спросил снова Андрей отца Климентия.
– Может, узилище ему на пользу пойдет: по меньшей мере, пить там перестанет, – сказал добродушно отец Евгений.
– Вы сами были в тюрьме?.. – спросил Андрей сухо, но тут Борисыч перебил его:
– Эта солонка не из Германии случайно? Я видел такие же, немецкие: старички, старушки – солонки, перечницы.
– Нет, это наши умельцы делают.
– Надо же, – удивился Борисыч, – какое мастерство!
– У меня к вам просьба, отец Климентий, не подавать на того безумного заявление. В тюрьме он погибнет окончательно.
– А если здесь погибнет кто-нибудь невинный! – вдруг поднял свое пылающее гневом лицо отец Клим. – От него житья нет! Братья на рыбалку собрались, пошли на огороды червей накопать – он выдумал, что они там за женщинами в бане подглядывали. И вся деревня теперь гогочет, а они из дому выйти не могут!..
– И все-таки я вас очень прошу не подавать на него заявления: к чему умножать зло, – проговорил Андрей. – Мы ведь не можем знать, что с ним и с нами будет. Может быть, он увидит, что вы его прощаете, и сам образумится…
– Вот и я о том же: неисповедимы пути господни – и завтра мы снова обретем брата, – возбужденно заговорил отец Александр, на девичьих щеках его выступил пятнистый румянец; глаза, навыкате, заблестели, он сглотнул по-лягушачьи и моргнул: – Ах, какая благостыня снизошла, – брат Клим, прости!
– Отец Александр у нас навроде Алеши Карамазова: последнего злодея готов простить, – засмеялся игумен. – Ну что, давайте попытаем. А? Отец Климентий? Давайте еще раз попросим у господа нашего терпения и поддержки, – может, и вправду образумится, а? Как считаешь, Клим?
– Я считаю: горбатого могила исправит, – проговорил тот, глядя в стол. – Поступайте как знаете…
– Вот и хорошо – что все хорошо! – воскликнул отец Александр. – А я все-таки завтра же навещу его в урочище. Это я уже решил, и не отговаривайте уже! И снесу ему просвирку…