Пассат
Шрифт:
— Как ты думаешь, кому я продал винтовки? Кто их заказал? Твой честный, благородный жених! И, наверное, он посинел от страха и ярости, узнав, кто спас тебя в шторм, на каком судне ты находилась. Неудивительно, что ему не хотелось заходить ко мне самому или с отчимом, благодарить меня. Готов держать любое пари, он постарался представить меня в самом дурном свете, чтобы и тебе не могло прийти это в голову!
— Вы лжете, — сказала Геро. — Лжете!
— Думаешь? Спроси его, сколько он загреб на этой сделке. Он заплатил мне хорошую цену, но это ничто в сравнении с тем, что содрал сам с Баргаша и его сторонников. Спроси своих подружек из Бейт-эль-Тани, сколько они заплатили ему за эти бесполезные винтовки. И не думай,
Геро еле слышно произнесла:
— Теперь я знаю, что вы лжете! Или наслушались нелепых россказней о ком-то другом. Базарных сплетен. Клею такое и в голову не пришло бы. Он не нуждается в деньгах. Он…
Рори неприятно хохотнул.
— Не знаю, нуждается или нет, но любит он их очень. Это не единственное дело, какое я имел с ним. Я покупал и возил для него рабов, он хорошо на этом нажился и возненавидел поклонника сестры из страха, что Дэн может все узнать, если будет часто появляться в вашем консульстве!
— Вы знаете, почему так говорите, правда? Потому что он ненавидит и презирает вас — и всех работорговцев. Потому что он хотел бы вашего изгнания с острова!
— Что он ненавидит меня, я знаю. Поначалу это входило в условия сделок: официально он ненавидит меня и делает вид, будто жаждет моего изгнания. Так он чувствовал себя увереннее. Если бы отчим узнал о его делах, то отправил бы домой в третьем классе и не стал бы с ним больше разговаривать. Но со временем притворная ненависть перешла в настоящую, потому что он стыдился того, что делает, побаивался, что я проговорюсь. Да, он меня ненавидит, и это вполне естественно. Я «тот, кто знает». А пока он платит, мне плевать, что он говорит или думает. И он платил! Но тут другое дело. Он счел, что раз Зора арабка-рабыня и «содержанка», то можно схватить ее на улице, пользоваться ею несколько дней для своих грязных удовольствий, а потом выгнать с горсткой монет в виде платы. Ну, теперь он узнает, каково это, когда его девушку схватили на улице, обошлись с ней, как с уличной шлюхой, а потом вернули обратно с толстым кошельком в виде платы за перенесенное. Это несправедливо, не так ли? Несправедливо к тебе. Но я и не должен быть к тебе справсдзи-вым. Как твой достопочтенный возлюбленный к моей… к матери Амры.
— Вы совершаете ошибку, — тяжело дыша, прошептала Геро. — Клей не… Вы пьяны!.. Вы лжете!..
Потом ей хотелось завопить, но она понимала, что на крик никто не придет, что это будет потерей времени — и дыхания, нужного для другого: для попытки урезонить его и потом для столь же безрезультатной попытки оказать ему сопротивление.
30
Ясное утреннее небо безмятежно голубело за окнами, как летом в Новой Англии, по карнизу важно расхаживал трубастый голубь, ворковал и чистил клювом перья.
Трубчатые голуби жили и в Холлис-Хилле, непонятно почему подумала Геро. Целых восемнадцать. Давным-давно это было — невообразимо давно! Как и вчерашний день, отделенный от нынешнего неодолимой пропастью, столь же широкой и бездонной, как та, что пролегала между ним и летними утрами детства, другими белыми голубями…
Она не плакала ночью, не плакала и теперь. Лежала неподвижно, прислушиваясь к нежному воркованью, глядя на голубое небо, вспоминая отцовский дом, полный покой, нерушимость всего, что оставила — и потеряла…
— Если считаешь, что должна помогать своим собратьям, — говорил ей Джошуа Крейн, — то незачем ехать в Африку. Немало можно сделать и у себя на заднем дворе. Если б люди стали избавляться от бревна в своем глазу
— Но ведь, — заспорила Геро, — нужно же помогать соседу? Заниматься улучшением только своего заднего двора эгоистично.
— Может быть. Зато разумно.
Видимо, Джошуа был прав; на Занзибаре она не сделала ничего полезного, но помогла совершить много дурного. Вовсе не по злой воле; дело в том, что люди здесь другие, она не понимает образа их чувств и мыслей, поэтому не могла догадаться, как они поведут себя. Однако она упрямо стремилась сюда и окольными дорогами пришла к… этому!
Даже теперь она не верила до конца, что это случилось с ней. Такое может происходить с другими: с рабынями и наложницами. С женщинами в сералях и в книгах. Но только не с ней, в просвещенном и прогрессивном девятнадцатом веке. Только не с Геро Холлис, лишь недавно питавшей жалость к раболепным обитательницам гаремов и не представлявшей, каково принимать объятья мужчин, внушающих не любовь, а лишь страх и отвращение. Что ж, теперь она знает; это знание далось ей синяками, болью и такой обессиленностью от потрясения, что даже видя открытые окна, предоставляющие возможность бежать, избегнуть позора встречи с этим человеком после того, что он сделал с ней, она не могла подняться. Ей хотелось лишь лежать — и не думать…
Голубь улетел, шумно хлопая крыльями, в незанавешенное окно потянул теплый ветерок, неся запах гвоздики, цветущих апельсиновых деревьев и шум прибоя. И внезапно сияющее утро стало напоминать не о доме, о знакомых вещах, а только о тропиках: о незнакомых, диких, экзотичных местах, где люди несдержанны и необузданна, берут, что захотят, делают, что вздумается, и недорого ценят и честь и жизнь.
Геро медленно села. Любое движение давалось ей с усилием. Но совершать эти усилия надо, нельзя же вечно лежать здесь, глядя сквозь противомоскитную сетку на небо за окнами и предаваться никчемным мыслям. Возможно, теперь ей будет позволено уйти, поскольку Рори Фрост хотелне денег, а мести, добился своего, и больше нет причин задерживать ее здесь.
Должно быть, подумала она, он сильно любил Зору, раз пошел на такую жестокость. Видимо, ужасно очень любить кого-то и так трагично лишиться. Она сама любила отца и горевала о его утрате. Но это другая любовь — и другая утрата. Вчера вечером она обвиняла Рори во лжи, но теперь, вспоминая все при дневном свете, понимала, что, по крайней мере, он сказал правду о смерти Зоры, он ее любил, она была матерью его ребенка, и ее смерть, причина смерти потрясли его, толкнули сперва к пьянству, а потом к этой бессмысленной мести. Но в отношении Клея он неправ. Клей ни за что не сделал бы этого, то явно был кто-то другой.
Она пыталась сказать ему это вечером, но он не желал слушать. Однако нетрудно понять, как произошла ошибка. Когда это случилось, ни его, ни шхуны не было на Занзибаре, а когда он вернулся, услышал путаную историю, где фигурировал неизвестный белый. Рассказал её кто-нибудь из его сомнительных друзей, возможно, местный работорговец, затаивший злобу против нас, Геро Холлис, активной противницы работорговли. Зная, что она собирается замуж за Клея, тот человек умышленно разукрасил свой рассказ злобными измышлениями и косвенно обвинил в случившейся трагедии ее жениха. Суровый опыт уже показал Геро, что люди не останавливаются перед ложью, когда она им наруку! А что до остальных обвинений Фроста, то он либо их выдумал для пущего оправдания, либо — что весьма вероятно — кто-то действовал, прикрываясь именем Клея.