Пассат
Шрифт:
Амелия слабо улыбнулась и сказала:
— Некоторые женщины больше любят сыновей.
— Но Кресси такая хорошенькая и младшая в семье.
— Твой дядя наверняка любит ее больше всех.
— Да, это правда. Кресси может делать с дядей Натом что угодно. Он очень не хотел брать ее на Занзибар, боялся, что климат ей не подойдет, и что она заразится какой-нибудь ужасной болезнью, умрет от сердечного приступа или солнечного удара; и тетя Эбби тоже. Он хотел оставить их обеих дома, но Кресси сломила его своими приставаниями. Очень сентиментальная и романтичная девушка.
— А мистер Майо? Тоже романтичный? Надеюсь, он не пошел в отца?
— Нет! —
— Ему самое время жениться, — сонным голосом заметила Амелия. — Надеюсь, милочка, ты не заставишь его ждать слишком долго, а то он будет очень неуживчивым… с молодой женой.
Веки Амелии дрогнули и закрылись, больше она не произнесла ни слова, и вскоре Геро поняла, что компаньонка спит.
Каюта раскачивалась, вздымалась со скрипом и дрожью, потом опускалась с поразительной быстротой под громкий шум, в котором невозможно было отличить стука падающей мебели от ударов волн, перекатывающихся через палубу. Но Геро только жара причиняла неудобство, и ома с радостью поняла, что неистовое движение судна если и не совсем приятно, то гораздо предпочтительнее Вялого дрейфа в последние десять дней. Она убрала все незакрепленные вещи в безопасное место. Получить горячую пищу, пока «Нору Крейн» безудержно швыряло туда-сюда, надежды не было. Геро отправилась в кают-компанию, взяла там бисквитов и вернулась с ними на койку, чтобы последовать хорошему примеру своей компаньонки.
Ночь была отнюдь не спокойной. «Нора Крейн» с убранными парусами и натянутым, чтобы не опрокинуться, спенкером [7] , то вставала на дыбы, словно необъезженный жеребчик в поводу, то опускалась, зарываясь носом в бурные волны, и вода заливала ее палубы.
Серый утренний свет с трудом пробивался сквозь густые черные тучи и пелену дождя, полыхали молнии, над взбаламученной водной пустыней раскатывался гром, от ветра скрипел такелаж. Дождь и брызги сократили видимость до нескольких ярдов, море смыло с палуб клипера все, что можно. Шлюпки унесло, шлюпбаки превратились в щепки. Однако шторм не собирался утихать, и капитан Фуллбрайт, не позволяя останавливать помпы, размышлял намного ли его судно сбилось с курса.
7
Спенкер — продольный парус
Пассажиры «Норы Крейн» благоразумно оставались в койках. Исключение представляла лишь мисс Холлис; она ухитрилась не только одеться, что при бортовой и килевой качке требовало немалой ловкости, но и пройти в кают-компанию. Там выпила кружку холодного кофе, плотно позавтракала солониной, пикулями и бисквитами. Затем, убедившись, что по-прежнему не может помочь Амелии, вернулась к себе в каюту. Но читать или шить было очень темно, к тому же, болтанка исключала возможность этих занятий, оставалось только лежать, глядя в потолок, либо, закрыв глаза, переживать неприятные ощущения долгого подъема по волне, а потом вновь проваливаться с мыслью, что судно уходит в морскую глубь.
Геро всегда считала себя разумной и хладнокровной; однако темнота, непрерывные, оглушающие скрежет, скрип и особенно ужасающие падения в невидимые бездны
Она читала истории о судах, бесследно исчезающих в шторм; кроме того, в детстве родственник матери рассказывал ей, что по пути в Рио-де-Жанейро видел, как большой корабль под всеми парусами соскользнул вниз между валов и больше не появился — канул в бурный океанический простор. Если такая же судьба постигнет их судно, она узнает об этом лишь когда дверь каюты не выдержит напора, и в нее, кружась, хлынет черная вода. Она не сможет даже вылезти из койки, захлебнется в ней, и все судно с отчаянно пытающимися спастись людьми превратится в громадную деревянную гробницу, которая будет погружаться все ниже и ниже, пока наконец не окажется в липком иле морского дна.
Возможно, неистовая болтанка судна вызвала у Геро легкое умственное расстройство, так как в ее воображении ярко возникла отвратительная картина громадных угрей и спрутов, плавно скользящих сквозь сломанные трапы и каютные двери, чтобы сожрать тела утонувших, и акул, жадно кишащих у слепых иллюминаторов и среди покореженного такелажа…
Усилием воли Геро отогнала омерзительное видение, сердясь на себя за столь нелепые фантазии, и стала думать, стоило ли есть на завтрак солонину и пикули. Чувствовала она себя неважно, и явно не от морской болезни, мистер Марроуби сказал ей, что, привыкнув к качке, человек от нее больше не страдает. А она привыкла две недели назад. Но либо мистер Марроуби ошибался, либо солонина испортилась на жаре, потому что к горлу мисс Холлис подступала тошнота.
Каюта резко накренилась, судно стало подниматься по длинному склону водяной горы и когда достигло вершины, в иллюминатор проник серый свет, по стеклу зашелестели дождь и брызги. Потом нос «Норы Крейн» резко опустился, они снова устремились вниз, в темноту, за стеклом вновь забурлила вода; спуск все тянулся, тянулся, и в конце концов стало казаться немыслимым, что судно сможет подняться вновь; оно вдруг замерло, содрогнулось и закачалось от обрушившихся на палубу сотен тонн воды, потом снова поползло вверх, избитое, изможденное, но все же доблестно сопротивляющееся.
— Я не могу этого вынести! — произнесла Геро в душную, хмурую темноту. — Если останусь здесь, меня стошнит, а я не допущу этого! Ни за что!
Девушка вылезла из койки, ощупью отыскала туфли, обулась и вышла из каюты. Удерживаться на ногах оказалось нелегко, и она поднялась по трапу, ведущему из кают-компании на палубу, уже с головокружением и синяками. Засовы открывались туго, и когда она отодвинула их, дверь никак не поддавалась, потому что ветер дул в нее со штормовой силон. Наконец в минуту затишья Геро удалось распахнуть ее. Она оказалась на палубе и, запыхавшись, тут же насквозь промокшая, слишком поздно осознала невероятное безрассудство своего поведения.
Видимо, решила она, я заболела или спятила, отправляясь на палубу в такой шторм, и чем скорее вернусь в свою каюту, тем лучше. Но подумать оказалось легче, чем сделать, потому что дверь захлопнулась, и ветер снова не давал ее открыть. Геро с ужасом обнаружила, что не может ни ухватить как следует мокрую дверную ручку, ни потянуть, шторм прижимал девушку к мокрой панели и не давал дышать. Она впервые ощутила страх, потому что хотя время близилось к полудню, день оставался почти таким же темным, как ночь; и шторм на открытой палубе оказался гораздо более сильным и страшным, чем она могла вообразить.