Пассат
Шрифт:
— Можно быть уверенными, что ничего, — твердо досказал мистер Холлис. — Геро всегда была правдивой. Подчас даже в ущерб себе! Я знаю, Клей, твоя мать настроена на ваш брак, но не уверен, что вы подходите друг другу. И всегда удивлялся, что ты увлекся ею. По-моему, она тебе не пара. С ней трудно ладить, виноват в том Барклай… он слишком во многом уступал ей.
— Я смогу с ней поладить, — отрывисто сказал Клейтон.
— Возможно. Искренне надеюсь, раз думаешь жениться на ней. В таком случае, тебе нужно начать с извинений. Бедной девушке пришлось нелегко. Лишилась
Мистер Натаниэл Холлис снова поджал губы, с мудрым видом кивнул пасынку и вернулся к себе в кабинет. Он не стал ждать, чтобы узнать, последует ли Клейтон его совету.
10
Геро захлопнула за собой дверь спальни с такой силой, что ключ вылетел из скважины и заскользил по натертому полу. Но едва она успела поднять его, дверь открылась и закрылась снова, и в комнате оказалась запыхавшаяся Кресси, исполненная сочувствия.
— Геро, дорогая, не плачь! Пожалуйста. Это все недоразумение. Клей определенно не желал обидеть тебя.
— Я не плачу! — гневно ответила Геро, упав ничком на кровать и уткнувшись лицом в подушку. — А желать он желал!
Ей хотелось, чтобы Кресси ушла. Или куда-нибудь уйти самой. Все оказалось не так. Плыть сюда не стоило. В конце концов, они были правы — дядя Джошуа, тетя Люси Стронг, мисс Пенбери и все пожилые Крейны, пророчившие ей, покачивая головами, несчастье. Они предупреждали, что она еще пожалеет о своем упрямстве и безрассудстве, а она не слушала их, потому что хотела путешествовать, повидать мир. Увидеть Занзибар. Увидеть Клейтона.
Как мог Клейтон дойти до того, чтобы так разговаривать с ней? Как мог? Геро стукнула кулаком по подушке и догадалась, что дверь открылась еще раз, потому что услышала слезный, но властный голос тетушки;
— Уйди, Кресси. Я уверена, Геро сейчас не до разговоров с тобой. Оставь ее в покое. Вот молодчина.
Кресси неохотно вышла. Геро села, немного стыдясь себя, потом, избегая настороженного взгляда тети, подошла к умывальнику, смочила платок в розовом кувшине и утерла Гневные глада и горящие щеки. Тетя Эбби вкрадчиво сказала:
— Постарайся понять Клейтона, милочка. Он был вне себя от горя. Ты не представляешь, какое потрясение мы пережили, когда судно прибыло, и нам сказали, что ты утонула. Особенно Клей, он так привязан к тебе, милочка. Так тебя любит. Ты ведь знаешь это, правда?
— Нет, не знаю! — нетвердым голосом ответила Геро. — Раз обвиняют меня в… Как мог он говорить подобные вещи? Если так обо мне думает…
— Но, милочка, — с дрожью в голосе заговорила тетя Эбби, не догадываясь, что перефразирует слова, которые в ту минуту произносил ее сын, он не имел в виду, что это твоя-вина. Понимал, что
— Вот как? — ответила Геро, сверкая глазами. — Дело в том, что там нечему было препятствовать. А если и пришлось, воспрепятствовала бы, будьте уверены!
Тетя Эбби, покраснев, торопливо заговорила:
— Ты не знаешь, о чем говоришь, милочка. Есть вещи, которых незамужние совершенно не понимают — Клей догадался бы об этом, если бы подумал. Видимо, его расстроило, что ты защищала Фроста. Но мне твое отношение вполне понятно. Естественно, ты испытывала к этому человеку благодарность; и я вполне готова поверить, что держался он с тобой в высшей степени прилично.
— Тут вы ошибаетесь, тетя. Он был грубым, несносным, имел наглость обращаться со мной, словно я десятилетняя — и ничего собой не представляю.
Негодование в голосе племянницы внезапно вызвало улыбку, осветившую встревоженное лицо тети Эбби, и она заговорила с веселой дрожью в голосе:
— Правда, милочка? Что ж, по крайнец мере, это лучше, чем стать предметом ухаживания.
— Ухаживания? Вряд ли Фрост знает это слово!
— Яне имела в виду настоящее, — укорила ее тетя. — У меня была мысль — ну, просто предположим, он бы поцеловал тебя?
— Он меня поцеловал, — лаконично ответила Геро.
— О нет! — произнесла тетя Эбби совершенно другим голосом.
— Но совсем не так, как вам представляется, — зло досказала Геро. — Он отнюдь не был любезным и находил меня совсем не привлекательной. Думаю, поступок его объясняется тем, что он просто жалел меня.
— О Господи! — простонала тетя Эбби, беспомощно шаря вокруг в поисках нюхательной соли. — Да, конечно, жалел. Но я надеюсь, Клею ты этого не скажешь. Я имею в виду, о поцелуе. И никому другому. Об этом нужно молчать. Люди не поверят… то есть, подумают…
— Конечно же, самое худшее. Можете не говорить мне этого, тетя Эбби. Видимо, я должна счесть себя польщенной вашей с Клеем готовностью поверить, что мое очарование побудило капитана Фроста покуситься на мою добродетель. Однако правда заключается в том, что он не находил во мне ни малейшего очарования и ничуть не интересовался ни мной, ни моей добродетелью. Он считал меня помехой. И он был прав! Я мешала ему.
Геро вернулась, села на край кровати и, теребя в руках мокрый платок, сказала:
— Он занимался каким-то делом, не хотел, чтобы я знала, каким, и, поверьте, тетя, отнюдь не был доволен моим пребыванием на борту! Даже запирал меня дважды в каюте, чтобы я не увидела того, что ему хотелось скрыть от меня.
— Запирал? — переспросила возмущенная тетя Эбби. — Какая неслыханная наглость! Чем он мог заниматься?
К сожалению, не знаю. Видимо, что-то перевозил тайком — рабов, опиум или какую-то контрабанду. По-моему, он способен на все. И должна сказать, тетя Эбби, не могу не согласиться с Клеем, что лучше б меня спас кто угодно, чем этот… этот работорговец! До чего унизительно быть признательной обыкновенному преступнику, притом за то, чего бы не случилось, умей он управлять своим судном.