Пассат
Шрифт:
Все кончено, подумала Чоле. Мы проиграли… Побежала снова, но теперь уже медленней: слезы слепили ее. Когда принцессу проводили к британскому консулу, она рыдала так неудержимо, что смущенный холостяк добрых пять минут не мог ничего от нее добиться.
Полковник Джордж Эдвардс, невысокий и худощавый в ярком солнечном свете, проворно подошел к резной, пробитой пулями двери дома Баргаша и властно постучал тростью. Она наконец со скрипом отворилась, Баргаш вышел плача, и вручил консулу свою саблю.
Дэн с матросами отвели побежденного мятежника ко дворцу и, передав его султанской страже, вернулись на корабль. А когда «Нарцисс» подошел к якорной стоянке, лейтенант увидел «Фурию»
Он глянул на шхуну, стоящую между двухмачтовой арабской дау и ярко раскрашенной багла с Кача, и вскользь подумал, каким же делом занимался ее владелец к северу от Момбасы. У лейтенанта не было сомнений, что темным, и что груз, который Рори Фрост доставил или собирается доставить на берег, при проверке окажется совершенно невинным. Тем не менее, при обычных обстоятельствах он бы устроил проверку. Но теперь был совершенно равнодушен к делам «Фурии», законным или нет, и к ее капитану. В сущности, и ко всему на свете. Дурное самочувствие и настроение наводили его на мысль, что жизнь скучная, безотрадная штука; рука сильно болела, так как он отказался носить ее на перевязи и утром сошел на берег, сунув ее в слишком тесный для повязки рукав.
— Я вижу, Рори вернулся, задумчиво произнес корабельный врач. — Жаль, что мы его упустили. Русте говорит, он привез откуда-то с материка около полудюжины лошадей, и что их переправили на берег час назад, перед самым нашим возвращением из дворца. Все выглядит совершенно невинно. Как и прочие его дела. Только вот пахнут они дурно. Как думаете, чем он занимается на сей раз?
— Понятия не имею, — равнодушно ответил Дэн и спустился в каюту слегка отдохнуть. Ему еще предстояло сопровождать во дворец полковника Эдвардса и капитана Адамса.
Маджид вернулся днем в город с большой пышностью; его сопровождали министры и эскортировал военно-морской контингент, отправленный вести бой и оставленный взрывать «Марсель». Признательные горожане радовались концу военных действий, встречали их, как увенчанную лаврами армию-победительницу. Идти им пришлось сквозь приветственно кричащую толпу, под дождем из цветов и риса, которые летели изо всех окон, с балконов и крыш. Европейская община тоже вышла в полном составе посмотреть на празднество, и когда султан проезжал мимо, мужчины приподнимали шляпы. Вышел и месье Рене Дюбель со всей семьей и сотрудниками консульства; каковы б ни были в данном случае его личные чувства, он, дипломатический представитель своей страны, не хотел казаться высокомерным по отношению к победителю в недавнем соперничестве, хотя французское правительство поддерживало дело побежденного и предпочло бы видеть в роли победителя Баргаша. Что ж, философски думал консул, еще не все потеряно. Время работает на него, Баргаш еще может унаследовать трон брата в законном порядке. Однако политические соображения требовали, чтобы торжество Маджида было воспринято подобающим образом.
Вернувшись во дворец, Маджид созвал совет из принцев, вождей и знати для решения, как поступить с мятежным братом. Такие наказания, как тюремное заключение и смертная казнь султан рассматривать отказался. Когда совещание завершилось, он пригласил британского консула выслушать принятое решение.
— Мы все пришли к единому мнению, — сообщил он, слегка греша против истины. — И желаем, чтобы мой брат, сеид Баргаш, был передан в ваши руки, а вы поступите с ним, как сочтете нужным.
Если полковник не был готов к такому лестному перекладыванию ответственности, то ничем не выказал этого. Он поклонился и сказал, что, по его мнению, лучшей мерой обращения с законным наследником и для восстановления мира во владениях
Документ был подписан в присутствии всего совета. Баргаш дал торжественную клятву на Коране соблюдать его условия, а потом молча выслушал распоряжение Маджида отправиться в Индию на борту «Ассам». И в сопровождении султанской стражи пошел прощаться с сестрами.
Чоле столько плакала в течение последних ужасных часов, что у нее не осталось слез. Но ее бесслезное отчаяние воспринималось гораздо тяжелее громких причитаний Меже и сокрушенных рыданий Салме. Наконец Баргаш оторвался от них, раздираемый горем, жалостью, гневом на судьбу и всех, кто не оправдал его ожиданий. Маленького Абд-иль-Азиза в их числе не было, мальчик попросил дозволения отправиться в изгнание вместе с братом, и Маджид удовлетворил его просьбу.
Они вместе поднялись на борт корабля. Сестры провожали их взглядами из окрн Бейт-эль-Тани, затем смотрели, как «Ассаи» поднимает якорь и медленно выходит из гавани с вечерним отливом, паруса ее розовели в лучах заходящего солнца, по темнеющему морю серебристой лентой тянулась кильватерная струя.
— Он уплыл, — прошептала Чоле. — Все кончено. Все рухнуло… это конец.
Но хотя большое предприятие завершилось, и Баргаш уплыл, им предстояло пережить последствия. А даже Чоле не могла представить, какими горькими окажутся одиночество.
Богатства их разошлись, многие рабы, которых они вооружили и послали поддержать Баргаша, нашли смерть или увечья в «Марселе». Друзья отошли от них, а враги ревностно следили, как бы они не устроили нового заговора, даже городские торговцы приходили в Бейт-эль-Тани только под покровом ночи. Самое страшное — поддержка Баргаша лишила их любви и преданности единокровных братьев и сестер, родственников и свойственников, составлявших разнородную, веселую семью султана Саида. Лишь один человек не отвернулся от них, по иронии судьбы тот самый, кто имел больше всех причин для ненависти.
Маджид не соглашался наказывать сестер, хотя министры и члены семьи жаловались, что он слабый, нерешительный, а горожане, несколько дней назад осыпавшие его цветами, как победоносного полководца, смеялись над ним на базарах и презирали за мягкосердечие.
«Все кончено, — сказала Чоле. — Все рухнуло… это конец». Для нее это действительно оказалось концом всего. А для Салме началом: она вновь обрела досуг, чтобы тайком подниматься на крышу после заката. Не плакать по Баргашу и несбывшимся надеждам, как Чоле, а наблюдать через освещенное окно на другой стороне улицы, как молодой человек из Гамбурга принимает гостей.
В беспокойные дни заговора ей было не до этого, приходилось писать множество писем, строить разные планы. Но Бейт-эль-Тани, некогда оживленный центр волнений, деятельности, интриг, стал тихим, никто больше не приходил к Салме и сестрам, дни их были долгими, праздными.
Было время подумать, раскаяться. Чоле губила слезами свою красоту, Меже стенала и сетовала, объясняя вновь и вновь всем, кто ее слушал, что она всегда предвидела такой исход — предупреждала их и оказалась права! Но у Салме появилось время думать о молодом Вильгельме Русте, и подглядывать за ним сквозь шель в ставне коридорного окна. Появилось время — в избытке — наблюдать за ним и его друзьями с темной плоской крыши. Его крыша находилась так близко, что перегнувшись через парапет и вытянув руку, она почти могла бы коснуться руки… того, кто сделает то же самое на другой стороне улицы…