Патриотический подъем в странах Антанты в начале Первой мировой войны

Юдин Николай

В английской прессе продолжалась активная полемика между либеральными и консервативными изданиями. О значении, которое придавалось русским правительством этой полемике, могут свидетельствовать регулярные донесения А. К. Бенкендорфа [141] . 26 июля он писал: «Я не наблюдаю никаких атак на принцип Тройственного согласия, которое воспринимается как данность. С другой стороны, большинство газет считают, что в данный момент Англия должна ограничиться ролью посредника. Трудно судить об общественном мнении, не опираясь на газеты. Пресса была застигнута врасплох, колеблется, однако воздерживается от прямой критики в адрес твердой позиции России» [142] . Изучая публикации в ведущих средствах массовой информации, русские дипломаты стремились оценить расстановку сил в английских правящих кругах, найти ключ к пониманию позиции британского правительства в случае резкого обострения обстановки на континенте.

141

АВПРИ. Ф. 133. On. 470.1914 г. Д. 378. Л. 84,125; Там же. Д. 9. Л. 20, 26.

142

АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470.1914 г. Д. 378. Л. 84.

Если обратиться к непосредственному изучению статей в английских средствах массовой информации, то в освещении австро-сербского

конфликта внимание прессы было приковано к сербскому ответу на предъявленный ранее ультиматум. Консервативная печать указывала на беспрецедентную уступчивость сербского правительства. «The Times» писала, что в свете примирительности сербского ответа конфликт должен быть решен мирными способами [143] . В то же время газета с тревогой отмечала рост воинственных настроений в Вене и Берлине: «Атмосфера в обеих столицах напоминает ту, что царила в Париже в июле 1870» [144] . В целом газета весьма пессимистически оценивала шансы на сохранение мира: с точки зрения «The Times», начала военных действий между двумя странами следовало ожидать в течение ближайших 7—10 дней [145] .

143

Там же. Д. 10. Л. 13.

144

Там же.

145

The Times. 1914, 27 Jul. Р. 7.

Консервативные газеты особенно подчеркивали необходимость решительного вмешательства Англии в ситуацию на континенте. «The Times» писала, что до тех пор, пока существует надежда на сохранение мира, Англия сделает всё возможное для этого, но любая попытка пошатнуть баланс сил в Европе будет пресечена всею мощью империи, «это то, что наши интересы, наш долг, наша честь требуют от нас. Англия без колебаний ответит на их призыв» [146] . В том же ключе комментировала обстановку на Балканах «The Morning Post». Она отмечала, что если Австро-Венгрия выступит в роли агрессора, то Англия не останется в стороне [147] , и дело не в каких-то международных договорах, а в моральном долге: «Она не может молча смотреть на то, как одна стана провозглашает себя судьей, присяжным и палачом в одном лице» [148] . Что касается либеральной прессы, то примирительный ответ Сербии, казалось, никак не поколебал ее позиций.

146

АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470.1914 г. Д. 10. Л. 13.

147

Там же. Ф. 139. Оп. 476.1914 г. Д. 588. Л. 81.

148

Там же. Ф. 133. Оп. 470.1914 г. Д. 10. Л. 15.

«The Standard» писала, что «конфликт должен быть локализирован, так как вина всецело падает на Сербию, которая не согласилась на законные требования Габсбургской монархии» [149] .

В целом в тот момент в Англии и Франции вопрос об их военном участии в австро-сербском конфликте ставился лишь в самых гипотетических формулировках отдельными, как правило, консервативными изданиями. Иначе обстояло дело в России. Здесь с самого момента опубликования австрийского ультиматума пресса практически единодушно встала на сторону Сербии и стала требовать от царского правительства самых решительных мер, вплоть до объявления всеобщей мобилизации, для противодействия притязаниям Австро-Венгрии. Принципиальным отличием публикаций российских газет от их английских и французских аналогов стало то, что они сразу заговорили о неизбежности и необходимости участия Российской империи в надвигающейся австро-сербской войне.

149

АВПРИ. Ф. 139. Оп. 476. 1914 г. Д. 588. Л. 81; Там же. Ф. 133. Оп. 470. 1914 г. Д. 378. Л. 84.

Чтобы объяснить подобную воинственность российских газет, необходимо обратиться к анализу особенностей восприятия международной ситуации правящими элитами Российской империи, сравнить их со взглядами английских и французских элит. В рассматриваемый период сообщения об ухудшающейся международной обстановке только начинали пробивать себе дорогу на первые полосы газет, основное внимание печати было по-прежнему сосредоточено на внутренних проблемах и скандалах. Можно заключить, что внешнеполитические проблемы продолжали оставаться предметом интереса лишь сравнительно узкой группы профессиональных дипломатов, политиков, журналистов и военных. Средства массовой информации в странах Антанты, комментируя нарастание международной напряженности, главным образом, отражали настроения различных групп политических элит, которые традиционно отвечали за формирование внешнеполитических курсов своих государств, отличались лучшей информированностью по сравнению с остальными социальными группами.

Это наблюдение подтверждается и характером источников, в которых содержатся более или менее детальные описания психологической атмосферы, установившейся в странах Антанты в начале Июльского кризиса. Помимо прессы, в основном они представляют собой воспоминания политиков и дипломатов, реже – представителей интеллигенции. Из них следует, что правящие элиты стран Антанты сначала не были настроены трактовать сараевское убийство как пролог к войне. Э. Грей вспоминал, что умеренность реакции австрийского правительства в первые недели июля внушала надежду, что спокойствие Европы не будет нарушено [150] . С тревогой новость о покушении была воспринята в Петербурге [151] . Русское правительство опасалось, что новый кризис на Балканах будет использован Центральными державами для военного сведения счетов с Сербией, что ставило бы под удар позиции Российской империи в регионе. В то же время не стоит преувеличивать глубину этих опасений: отсутствие немедленного дипломатического демарша Австро-Венгрии в связи с убийством Франца Фердинанда вселило в сердца современников уверенность, что этот инцидент будет преодолен дипломатическими средствами.

150

Grey Е. Twenty-five Years, 1892–1916. Vol. 2. London, 1935. P. 153.

151

Бовыкин В. И. Из истории возникновения Первой мировой войны. М., 1961. С. 179–180.

На наш взгляд, следует с большим скепсисом относиться к заявлениям отдельных политиков (например, П.Н. Милюкова) о том, что они уже в конце июня предвидели перерастание австро-сербского конфликта в войну [152] . В подобных заявлениях скорее видится стремление a posteriori убедить читателя в своей политической дальновидности и мудрости, а не описание непосредственного опыта очевидца тех событий.

Слухи о готовящемся демарше Австро-Венгрии против Сербии стали доходить до политиков

стран Антанты ближе к концу июля. Английский историк Дж. Джолл указывает, что в России сумели к тому моменту взломать шифр, использовавшийся Веной для контактов с посольством в Петербурге, и потому русские дипломаты были в курсе австрийских планов [153] . Советские исследователи считали, что и английский Форин Офис заранее знал о подготовке Австро-Венгрией, поощряемой Берлином, жесткого ультиматума Сербии [154] . Действительно, 22 июля 1914 года русский посол в Лондоне докладывал в Петербург о своем разговоре с Э. Греем, который, признавая, что не располагает никакой конкретной информацией касательно австрийской ноты, выражал серьезную обеспокоенность в связи с возможными последствиями этого демарша.

152

Милюков П. Н. Воспоминания. М., 2001. С. 473.

153

JollJ.Op.cit.P. 12.

154

Виноградов К. Б. Дэвид Ллойд Джордж. М., 1970. С. 165.

О содержании австрийских требований в европейских кабинетах узнали утром 24 июля [155] . Для правящих элит стран Антанты настало время мучительных сомнений и колебаний, когда со всей очевидностью проявилось как взаимное недоверие, отличавшее отношения между участниками этого блока, так и принципиальная разница в понимании ими своих государственных интересов и оценке ими ситуации на Балканах.

Так, австрийский демарш поставил царское правительство перед сложнейшей дилеммой. С одной стороны, летом 1914 года Россия не была готова к войне и потому совершенно ее не хотела. В интересах империи было бы оттянуть начало военных действий на 3–4 года, чтобы ее масштабные программы перевооружения и реорганизации армии и флота были в общих чертах завершены [156] . К этому курсу толкал царское правительство и страх перед внутренними социальными конфликтами: Русско-японская война 1904–1905 годов наглядно показала тесную связь между войной и революцией [157] . С другой стороны, ряд факторов принуждал Россию занять жесткую позицию в отношении Центральных держав ввиду австрийского ультиматума. Для коллективной самоидентификации российской политической элиты были характерны устойчивые представления о России как покровительнице славянских народов на Балканах и об этом регионе как средоточии ее геополитических амбиций и интересов. Поэтому для царского режима новый международный кризис сразу поставил вопрос о необходимости и неизбежности войны с Центральными державами, второй «дипломатической Цусимы» империя вынести не могла. К тому же, политическая культура того времени и характер межгосударственных отношений напрямую связывали жизнеспособность государств с их готовностью силой отстаивать свои интересы [158] .

155

Nomicos Е. V., North R. С. Op. cit. Р. 79.

156

Игнатьев А. В. Русско-английские отношения накануне Первой мировой войны, 1908–1914. М., 1962. С. 192–193.

157

Lieven D. Russia, Europe and World War I // Critical Companion to the Russian Revolution, 1914–1921. London, 1997. P. 42.

158

Ibid. P.43.

Царское правительство опасалось, что, не окажи оно решительного сопротивления притязаниям Центральных держав летом 1914 года, Англия и Франция могли разочароваться в России как в союзнике и взять курс на пересмотр отношений внутри Антанты [159] . Именно эти коллективные представления, характерные не только для правящих элит, но и для широких кругов российской интеллигенции, обусловили резкий и воинственный тон печати в отношении Австро-Венгрии в начале Июльского кризиса 1914 года. Сложно однозначно сказать, какие цели преследовали авторы алармистских публикаций: стремились ли они тем самым оказать сдерживающее воздействие на венских политиков или на первый план уже выходили задачи моральной подготовки общества к перспективе скорой войны. Нам представляется наиболее вероятным, что имело место сочетание и взаимное дополнение этих импульсов.

159

Ibid.

Во многом схожие опасения относительно действий партнеров по блоку и будущего Антанты обуревали и французских, и английских дипломатов. Французские политические лидеры считали, что Россия может разочароваться во франко-русском союзе, если в этот раз Франция не поддержит ее в конфликте с Австро-Венгрией [160] . Одновременно, французские правящие круги прекрасно осознавали, что Россия будет вынуждена так или иначе вмешаться в новый австро-сербский конфликт и видели в этом прекрасную возможность для реализации своих внешнеполитических замыслов, которые сводились к военному разгрому Германии, невозможному без опоры на военную мощь Российской империи. В основе мировоззрения французской правящей элиты лежали глубоко укоренившиеся представления о необходимости радикального ослабления Германской империи для обеспечения безопасности восточных границ Франции; о перманентной угрозе, исходящей от экспансионистского внешнеполитического курса Германии, подкрепленного военным и экономическим потенциалом этой страны. В сложившейся в июле 1914 года ситуации Франция гарантированно могла рассчитывать на вооруженное вмешательство России в случае франко-германского конфликта. Поэтому все усилия французских дипломатов, политиков и военных в тот период были направлены на поощрение жесткой линии царского правительства в отношении Австро-Венгрии и Германии, предоставление ему гарантий военной поддержки со стороны Франции [161] , что в определенной мере отразилось в публикациях официозных и консервативных изданий. Хотя в первые дни после опубликования ультиматума официальная позиция французского правительства отличалась пассивностью и неясностью [162] (президент и глава правительства еще не вернулись из своего морского путешествия в Петербург и поддерживали связь с Парижем исключительно посредством телеграфа) [163] , курс на полную (в том числе и военную) поддержку Российской империи был уже принят [164] .

160

Mulligan W. Op. cit. Р. 219.

161

Сергеев Е. Ю., Улунян Ар. А. Указ. соч. С. 340.

162

АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470.1914 г. Д. 378. Л. 58.

163

JollJ.Op.cit.R16—17.

164

Mulligan W. Op. cit. Р. 219.