Перекрёстки Эгредеума

Эмпирика Аттонита

Ласковый ветерок, холодящий лицо, шум зелёной ещё листвы, пронзительно-голубое небо без единого облачка, — подлинная реальность скользила по поверхности восприятия призрачным наваждением. Сквозь расступившуюся завесу плотного мира Эмпирика видела совсем другое — вторым, параллельным зрением: чёрно-красные облака, с четырёх сторон подступающие к Солнцу, огненные вспышки, раскалывающие небо на части, голые стволы деревьев с изломанными ветвями, отчаянно клонящиеся к земле под ураганными порывами ветра, чёрный тяжёлый дым, стелющийся по земле…

Она слышала приближающийся гром и хохот демонов у себя за спиной — где-то в

другом, закулисном пространстве, а в этом — зловеще-насмешливые перешёптывания прохожих, забредших на её гибельный путь. Она чувствовала на себе их колкие взгляды, но твёрдо шла вперёд, не оборачиваясь.

Распахнутое чёрное пальто в серых комьях грязи. Растрёпанные волосы, отсутствующий взгляд. Кривая ухмылка на беззвучно бормочущих обветренных губах. И обнажённый меч в правой руке.

Зрелище жутковатое, но в больших городах ещё и не такое увидишь. Люди здесь привыкли к разного рода чудакам. Хотя меч, конечно, для многих был в диковинку.

Эмпирика шла, не пытаясь разгадать, что ей чудится, а что — взаправду. Она знала: бытие многомерно и многогранно, миров — множество, и все — пересекаются.

Пересекаются в сознании наблюдателей.

Пересекаются в благословенных — и проклятых тоже — координатах.

Она шла в то время и место, где точки пересечения разных уровней бытия сойдутся воедино.

Случайные прохожие опасливо косились на Эмпирику и обходили её стороной. Некоторые останавливались поодаль и смотрели вслед. Кто-то весело крикнул, мол, наверное, на сходке ролевиков что-то пошло не так. Раздался тихий смешок про осеннее обострение и тревожный шёпот, требующий «что-то, в конце концов, сделать». Однако никто не пытался остановить её или заговорить с ней.

Она шла пустынными обочинами мимо глухих бетонных заборов, лабиринтами дворов меж серых темниц, шла, не останавливаясь и не чувствуя усталости, не разбирая пути, но ясно видя перед собой его цель — сознанием, а не воспалёнными глазами, слезившимися от ветра. Бледный город, померкший на фоне апокалиптических видений, покорно расступался перед ней. Чёрно-красное небо раскатами грома разрывало на части бушующий разум. Демоны, корчась и хохоча, победоносно выползали из его тёмных закоулков.

***

Низко нависшее над головой небо полыхало тёмными огнями. Совсем близко: протяни руку — и обожжёшься. А позади призрачно проступало другое — пронзительно-голубое, ясное, тщетно силящееся спрятать за призрачной безмятежностью страшную бурю последнего дня.

Был полдень, когда Эмпирика ступила на ощерившуюся железобетонными зубцами вершину чёрной башни — той самой, что отравила облик тихого парка на холме у далёкой больницы, недостроенной высотки, близ которой пролегал их с Ингваром путь на конференцию… Как давно это было? Сколько жизней назад? И в скольких жизнях в порыве отчаяния и надежды она пыталась пройти сквозь Солнечные Врата — с тем лишь, чтобы чары Гедрёзы соткали вокруг её спящего разума новую иллюзию?

Но сейчас отчаяния не было — как и сомнений. Эмпирика знала: в этот раз всё будет иначе. Во-первых, она одна. Нет больше Хранителя, возлюбленного сына Хюглы Архнэ, сплетавшей спасительными тенётами растрёпанные, как косы на ветру, линии их судеб.

А во-вторых…

В бездну!

«Это

беда всех практиков: сначала сделать, а потом — думать», — проворчал в голове Кристофер Теодороу.

В бездну!

***

И, конечно, она не знала — не могла знать, только чувствовала далёкие отзвуки чьего-то стремительного бега глубоко на дне собственного замирающего сердца — как проснулся Белтейн, разбуженный незримым и всесокрушающим солнечным всполохом. Как распластанное под капельницами тело несчастного Болтунова налилось силой и памятью потерянного в безвременье воина. Какой переполох поднялся в больнице — и как Сан Саныч, по несчастью оказавшийся дежурным врачом, бормоча что-то о «пыльце жёлтой ряски», сам повернул золочёную гранку в железной двери.

Она не смотрела вниз — туда, где два белых силуэта, призрачные, едва различимые на фоне вихрящейся чёрно-фиолетовой пропасти, разверзнутой по ту сторону безмятежности солнечного дня, творят странное колдовство под чарующий звон бьющихся ампул трифтазина, галоперидола и всего, что удалось захватить на бегу из отделения.

Ампулы взметались высоко, точно истаявшая до бесплотности осенняя листва, закружённая бурей, и с шипением масла на раскалённых камнях врезались в чёрные тела ощерившихся шипами тварей, вытравливая их зловещие тени из общепринятой реальности.

И она не слышала — нет, уже не слышала заложенными от ветра ушами, только чувствовала неизведанным новым чутьём подступающей бестелесности — надрывный рёв Белтейна, полный ярости битвы, и звонкий голос совсем молодого будущего мастера-целителя, стреляющего непонятными для него самого, но отчего-то неодолимо рвущимися из горла словами:

«Пламя призываю я

Из прорехи бытия

Да на голову врагов —

Сгинуть им во тьме веков».

И Гедрёза, сияющим мороком на светозарных крылах ворвавшаяся в раздвоенное поле зрения, точно падающая звезда из непроглядной тьмы, над Эмпирикой была уже не властна. И светящийся меч, зажатый в сведённой судорогой руке, горел путеводным сиреневым пламенем в высоко поднятой руке. Лезвие сверкнуло в воздухе – и, словно вырубленная из пустоты, над головой разверзлась фиолетовая бездна, затягивающая Эмпирику подобно вихрю.

Два мира, два неба, приковавшие застывший взгляд, начали разделяться.

Чары Сан Саныча, не иначе. С чарами Гедрёзы вкупе — Гедрёзы, стремглав исторгающей из бытия остатки армии чёрных посланников. Гедрёзы, в отчаянном порыве вспыхнувшей над миром серебрящейся дымкой. Гедрёзы, латающей прорехи на иллюзорном покрывале, усмиряющей разбушевавшееся магнитное поле. Земной Хюглы, неумолимо удаляющейся, как и хранимая ею планета.

В бездну!

ГЛАВА 18. АБСОЛЮТНАЯ ЧЁРНАЯ ТЬМА

***

В бездну безвременья, где бесконечен полёт. В потоках мерцающей звёздной пыли, меж осколков давно погибших миров и отблесков забытых сновидений.

Гаснут огни, стираются грани, исчезают иллюзии разума, жизни, индивидуальности… Всё, с чем она себя когда-либо отождествляла, потеряло значение.

Она сливалась с поглотившей её пустотой, забывая все свои жизни и имена, когда на задворках рассыпающегося на части сознания промелькнуло смутное воспоминание.