Перекрёстки Эгредеума

Эмпирика Аттонита

Ингвар. Ингрид. Ив…

Чиатума! Демоны — всего лишь сотканные ею наваждения, призванные, как и расползавшаяся по островам болезнь разума, сокрушить дивный образ привычного мира!

Мысли, выныривая из тьмы, налипая одна на другую, начали тревожно кружиться в направлении, противоположном вездесущим фиолетовым вспышкам, постепенно набирая обороты и вес.

***

В застывших глазах отражались лики небес — по одному для каждого мира. Сиреневый меч в окаменевший ладони, чьё пламя померкло, существовал только в одном из них.

В том, где Хранитель, очнувшись

на берегу Озера Слёз, тщетно звал скованную зловещей беспробудностью спутницу, безжизненную и холодную, точно чёрные камни у врат Аш-Таше.

Звал и тряс за плечи, как тряпичную куклу — как вечность назад.

И в отчаянии нечто совершенно невообразимое срывалось с его губ — то, чего он не сказал бы ни при каких обстоятельствах, если только речь не идёт о жизни дочери Ингрида:

— Сознание определяет реальность, Эмпирика. Я знаю, ты слышишь меня. Дыши же тогда, дыши !

И она слышала — только ответить не могла.

Ни словом, ни жестом, ни вздохом. Под непробиваемой каменной оболочкой, точно бабочка, пойманная в банку, билось сознание, сходящее с ума от боли в растерзанном и раздробленном изнутри теле. Под леденящей неподвижностью груди свирепствовала бешеная судорога невыносимой асфиксии.

Тоненькая мятная струйка просочилась сквозь сомкнутые губы, обожгла душу, вспыхнула, взорвалась внутри, сокрушая оковы — и Эмпирика вздрогнула, сотряслась всем телом и зашлась долгим мучительным кашлем, жадными рывками глотая воздух.

Вода Игл-Атта!

И всё — прежнее: и сумрак неба, и призрачное мерцание озера, и меч, выцепленный Хранителем из её обессилевшей руки, и одежда с дорожной сумкой, и даже фляга с целебной водой. Словно и не покидали они Игнавии, словно были объяты скорбным наваждением таинственного острова бессчётные тысячи лет…

***

— Знаешь, похоже, мы оба умерли, и это ни разу не рай.

— Рад, что твоё чувство юмора уцелело.

Без раздумий, без лишних слов, без долгих объятий и ненужных признаний, едва придя в себя, они направились к башне — без страха — и вошли беспрепятственно под чёрную арку, зияющую студёной клубящейся тьмой.

Они шли по каменным коридорам, залитым бледным туманом в тусклом свечении фиолетовых факелов, по головокружительным лестницам, что зыбко вздрагивали эхом одиноких шагов в тревожной истоме тысячелетнего забвения.

Они шли, и Отверзатель Путей в руке Хранителя мерцал холодной решимостью, и Эмпирика, прислушиваясь к шёпоту бледных знаков на стенах, мимоходом поглядывала на сумрачные откровения, рисуемые ими на мысленном экране. Она больше не боялась — и не сопротивлялась больше, оттого и чужие воспоминания разворачивались пред распахнутым сознанием тихо, безболезненно, подобно кадрам ненавязчивого кинофильма, подобно телепередаче, включённой в качестве фона для бытовой рутины.

Все башни — как одна. И Галх Эрим, ушедший под воду, и Аш-Раторг, вечно плавящийся в безжизненной пустыне под прямыми лучами Мерры. И Аш-Тарагат, лежащий в руинах, и неведомая Аш-Меденейя, потерянная во льдах Джаобы, и Аш-Таше на Озере Слёз — обитель призрачных

грёз и скорбных дум, терзающих беспокойный сон последнего из ашей.

И Ир-Седек — тот, кто некогда был заточён в Аш-Раторге, теперь здесь. Бродит безумным призраком в студёной тьме, бессильно заламывает руки во время проблесков осознания, безмолвно стонет в неизбывном отчаянии.

Нет, пленников было двое — но Эйкундайо, седовласый юноша, сведённый с ума нескончаемым заточением в шепчущей тьме, где вместо огней горели красные знаки на полах плаща призрачного тюремщика, сделал свой выбор. Получив ключ, он не освободился от оков, ибо, привыкнув к ним, счёл драгоценными браслетами. Он прельстился даром ветреных крыл и обещанным троном, принадлежащим ему по праву родства с королём Феоссой, он, в конце концов, поверил Ир-Птаку.

А Ир-Седек не поверил. Но тело и разум его были куда слабее, и, оказавшись среди безжалостных песков во время рат-уббианского мятежа, он был пленён чарами чёрной башни и сделался безвольной марионеткой, дёргающейся на ниточках по прихоти незримого кукловода, игрушкой, отверзающей уста, из которых доносятся слова кажущегося безмолвным чревовещателя.

Ир-Седек, которого она считала предателем. Тот, кто до сих пор одержим злой волей Ир-Птака. Тот, кому она была обещана до рождения — обещана вскользь, невзначай, только чтобы глаза и уши Ир-Птака смогли пробраться в Агранис… О Тьма! Откуда ей было знать?!

О Ив, Ив, что ты наделала?..

***

Стены из жёлтого песчаника украшены яркими росписями и барельефами, изображающими древних жителей Эгредеума вместе с жуткими тварями, на которых они охотились и которых приручали. Просторный зал светел, пуст и тих, и лишь позади золотого трона, в потаённой комнатке за пологом, слышатся приглушённые голоса.

— Зачем ты пришла? Король скоро будет здесь, нельзя, чтобы тебя кто-нибудь заметил.

Полог растворяется пред взором сознания, принуждённого смотреть эти странные сны, похожие на сцены фильма, открывая затаившиеся за ним фигуры. Одна — смуглая, с песочными волосами, уложенными под сияющей диадемой, в воздушном белом платье, расшитом золотом, — выглядит встревоженной. Она беспокойно теребит драгоценные нити на шее, расхаживая из угла в угол. Вторая невозмутимо восседает в резном кресле у крохотного стола. Глубокий капюшон скрывает её лицо, а полы чёрного плаща расшиты странными красными узорами.

— Не бойся, не заметят, — вкрадчивый голос из-под капюшона. — Всё сделаешь ты.

— Сделаю что?!

— То, что предначертано. Ты же хочешь вернуть Старому миру былое величие?

Красавица в воздушном платье замирает подле чёрной фигуры, угрюмо уставившись на неё жёлтыми глазами.

— Или ты забыла, по чьей милости роскошествуешь в этих катакомбах? — прошипела сумрачная незнакомка. — Забыла свою названную сестру и клятву, что связала нас? Забыла нашего отца Ир-Птака и оковы мертвенного беспамятства и бессилия, в которых он томился тысячелетиями? Забыла древний Альгир, от чьего красного пламени был исторгнут Звёздный Пепел? Как же, Ир-Менехет? Ты и дальше будешь подобострастно пресмыкаться перед захватчиками или примешь свою судьбу и оружие из моих рук, чтобы их свергнуть?