Петербургское действо
Шрифт:
— Если бы такая, какъ ты…. только пожелала бы… пробурчалъ вдругъ Скабронскій. — Какія вотчины тутъ! Душу отдашь!
— Я спшу хать по очень важному порученію Гольца, выговорила Маргарита. — Бесдовать не моту. Уходите теперь, ддушка. Мн надо сейчасъ одваться….
— Ну что-жъ? Я не мшаю… Пожалуй, даже помогу теб… Ты вообрази, что я — не я, а энта, твоя верченая Лотхенъ.
Маргарита разсмялась звонко. Старикъ будто самъ давался въ руки и предлагалъ то, что думала она сама заставить его длать за минуту назадъ.
— Отлично!
Маргарита взяла половину своихъ еще распущенныхъ волосъ и подняла… Старикъ сталъ за нею и, взявъ косы въ руки, началъ поддерживать.
— Господи, какія… Ей Богу, шелковыя!..
— Молчи, Лотхенъ! Ты забыла, что я не люблю, чтобы болтали, покуда я одваюсь! смясь вымолвила Маргарита.
И Скабронскій сталъ молча, не спуская глазъ съ плечей красавицы.
— Ну, готово… сказала она наконецъ. — Ну, теперь, Лотхенъ, вонъ тамъ въ комод, направо, розовые чулки… Башмаки должны быть вотъ тутъ, у дивана. Ну, скоре.
Іоаннъ Іоанновичъ розыскалъ и то, и другое…
Лицо его странно улыбалось, краска уже давно выступила на лиц и не сходила съ гладкихъ щекъ бодраго старика. Онъ поставилъ башмаки на полъ и подалъ Маргарит розовые шелковые чулки…
Маргарита, сидя, приподняла край юбки и протянула ему одну ножку…
— Ну, что же, Лотхенъ? Дла своего не знаешь! Становись на полъ и обувай… Снимай чулокъ…
Іоаннъ Іоанновичъ, молча, опустился съ нкоторымъ усиліемъ на колни, нагнулся и потянулъ чулокъ съ пальцевъ.
— Такъ нельзя снять! странно произнесла Маргарита.
Прошло нсколько мгновеній… Одна подвязка и одинъ чулокъ были сняты!..
— Хорошо, но скоре… другой!.. какъ-то раздражительно, злобно усмхнулась Маргарита.
— Нтъ… родная… тихо произнесъ Скабронскій. — Не могу… Помрешь…
И старикъ, стоявшій передъ красавицей на колняхъ, закачался и вдругъ схватилъ ее за руки, будто удерживаясь отъ паденія… И, уронивъ голову на ея руки и колни, онъ прижался въ нимъ горячей головой.
Маргарита будто замерла вдругъ и сидла неподвижно какъ статуя. Она огненнымъ взоромъ глядла на эту лежащую у нея сдую и лохматую голову и лицо ея стало вдругъ слегка блдно, какъ-то страшно, зловще-жестоко и злобно. Если бы сатана когда либо воплотился въ женщину-красавицу, то принялъ бы, конечно, это лицо и это выраженіе.
— Узжайте… вымолвила вдругъ Маргарита глухо.
Іоаннъ Іоанновичъ будто ждалъ этого слова и нуждался въ немъ… Онъ поднялся и, не оглядываясь, не прощаясь, почти выбжалъ вонъ. Чрезъ минуту онъ отъзжалъ отъ дому.
Маргарита осталась на томъ же кресл полуодтая, съ одной обнаженной ногой и съ тмъ же выраженіемъ сатанинской злобы. И снова сидла она и недвижна, и нма, и красива — какъ статуя…
Чрезъ часъ, когда она, одтая совсмъ, молчаливая, но уже грустная, а не злая, вышла садиться въ карету, въ передней явился съ задняго хода дворецкій дда, Масей, и передалъ графин цидулю
Вмст съ ними лежалъ кошелекъ и въ немъ тысяча новенькихъ, будто собранныхъ по одному, червонцевъ. Въ записк стояло только нсколько словъ:
«Посылаю, что накопилъ, когда собирался жениться. Бери все себ, продувная цыганка… но и меня въ придачу!».
Маргарита пристально смотрла на великолпные крупные брилліанты, но лицо ея было все-таки сумрачно и все-таки мгновеніями освщалось будто какими-то порывами гнва и злобы…
XXII
Близъ Синяго моста, между Мойкой и Большой Морской, среди небольшого садика, стоялъ небольшой деревянный домъ съ подъздомъ, выходившимъ на Мойку. Надъ дверями домика была маленькая вывска:
«Брилліантщикъ Іеремія Позье».
Человкъ, который уже давно жилъ въ этомъ дом, былъ отчасти замчательною личностію. Швейцарецъ, родомъ изъ Женевы, онъ былъ однимъ изъ тхъ иноземцевъ, которые являлись въ Россію какъ бы въ своего рода Калифорнію, чтобы, не имя ни гроша, составить себ большое состояніе. Когда цль была достигнута, то они покидали русскую землю, не только съ благодарностью, но отрясая прахъ отъ ногъ своихъ. Впрочемъ, брилліантщикъ Позье не былъ вполн похожъ на остальныхъ, ему подобныхъ иноземныхъ пришельцевъ.
Въ 1729 году, въ царствованіе Петра П, швейцарецъ Этьенъ Позье явился въ Россію вмст съ тринадцати-лтнимъ сыномъ, Іереміею. Братъ его, Петръ Позье, былъ хирургомъ еще при двор Петра Великаго.
По вызову брата перебраться въ новую обтованную землю, гд легка нажива, Позье, отецъ и сынъ, двинулись изъ Женевы и, не имя, конечно, никакихъ средствъ, пустились въ путь пшкомъ. И, такимъ образомъ, долго странствуя, они прошли пшкомъ всю Европу, въ Гамбург сли на корабль и явились въ Петербургъ. Дворъ оказался въ Москв. Пришлось опять двинуться дале. Доставъ извощика, иноземцы положили на него свой маленькій скарбъ, а сами снова пшкомъ, только изрдка присаживаясь, шесть недль двигались отъ Петербурга до Москвы.
Съ самаго начала счастіе имъ не повезло: за недлю до ихъ прибытія, страшный пожаръ опустошилъ Москву; Петръ Позье погорлъ тоже и не могъ пріютить родныхъ. Отецъ и сынъ нанялись, поневол, въ услуженіе съ французу, который былъ назначенъ комендантомъ въ городъ Архангельскъ и тотчасъ же принуждены были послдовать за нимъ опять въ дальній путь и очутиться посл швейцарскаго климата въ страшныхъ морозахъ крайняго свера.
Вскор комендантъ-французъ, любившій покутить, спился съ круга и умеръ. Этьенъ Позье вмст съ мальчикомъ снова пшкомъ вернулись въ Петербургъ. Но здоровье старика, посл всхъ этихъ странствованій, не устояло и онъ черезъ нсколько времени умеръ на рукахъ пятнадцатилтняго мальчика, оставляемаго почти на произволъ судьбы.