Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
– О тебе, Сенечка… О тебе… Очень Ираида Сергеевна за тебя волновалась. Предчувствовала, бедная, что скоро ты без неё… один останешься… Очень переживала, что ты с Шурочкой повздорил… Просила, чтобы я не бросала тебя.
И только тут Семён вспомнил, что ещё несколько часов назад собирался сделать Тамаре предложение и жениться на ней. Он в ужасе посмотрел на неё. Некрасивая, с жиденькими волосиками на маленькой голове и чёрными пуговками страдальческих глаз, глядящими из-под век, почти лишённых ресниц, она выглядела жалко и не вызывала в душе Ступака даже мало-мальского сострадания. Как он мог даже на мгновение представить, что эта
– А больше мама… ничего тебе не говорила?.. – спросил тревожно, ожидая самого худшего.
Тамара искренне удивилась вопросу:
– Да нет, вроде бы… Ничего особенного…
"Ну, слава Богу!.." – облегчённо вздохнул Семён и вновь тупо уставился на клеёнку с голубыми цветочками по жёлтому полю.
Тамара постояла немного, словно хотела ещё что-то сказать, но передумала и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
Прибежал Игоряша Дедов. Следом – Валерка.
– Старик, что сделать надо?.. Чем помочь?..
Виссарион с Ниной зачем-то притащили целую сумку с едой.
– Сеня!.. Не отчаивайся… Мы с тобой…
Последней робко переступила порог опустевшего жилья Ступака Шурочка Крохина. Она подошла к Семёну, осторожно дотронулась до его плеча и, глядя прямо в глаза, еле слышно проговорила:
– Я твою маму очень-очень любила… Мне очень-очень жалко её… Честное слово…
И заплакала. Горько, навзрыд, не стесняясь своих слез и не пытаясь сдержаться. Семён тоже не выдержал и "пустил слезу". Приятели понимающе переглянулись и сочли за благоретироваться по-английски, не прощаясь.
Ни Шурочка, ни Семён не заметили их ухода. Они сели на диван и, взявшись за руки, просидели не двигаясь, пока в комнате не стало совсем темно. Оба молчали, и обоим было и горько, и хорошо.
Павел Петрович вернулся в гостиницу.
Прогулка по городу не помогла: мысли были всё в том же раздрызге, и унять душевного волнения он так и не смог. Это начинало раздражать.
– А у нас тут с вами один общий знакомец нашёлся, – радостно встретила его Ангелина Сидоровна. – Я ему сказала, чтобы поближе к вечеру пришёл… Чтобы, значит, наверняка застать… Часикам, эдак, к пяти.
– Кто такой? – удивился Троицкий. Не думал он, что в Краснознаменске кто-то ещё помнит его.
– А это для вас сюрприз будет: Кирюша просил не говорить.
Троицкий рассмеялся:
– Вот вы и открыли мне имя своего "знакомца": Киприан Никодимыч Родионов!.. Угадал?..
– Откуда знаете? – Ангелина Сидоровна была потрясена.
– Его отец Никодим Родионов был церковным старостой в храме, где мой батюшка настоятелем состоял. Кирюша на три года моложе меня, но я его отлично помню.
– Ну, надо же! – всплеснула руками администраторша. – Недаром говорится: все мы в одной ступе толчёмся и друг о дружку плечами трёмся!..
– Что верно, то верно – тесен мир. А вы с ним как познакомились? – полюбопытствовал Павел Петрович.
– Очень даже просто: он мне свояком приходится! – Ангелина была донельзя горда и страшно довольна, что такой значительный человек, как родной брат "ихнего" секретаря горкома, знает такую незначительную фигуру, как "ейный" свояк.
На самом деле, были они практически незнакомы. Разница в три года, совершенно незаметная в солидном возрасте, бывает непреодолимой пропастью между несмышлёными пацанами. Конечно же, Троицкий знал, о ком идёт речь, но дружбу между собой они никогда не водили, и желание Киприана увидеться с ним
Киприан появился в гостинице задолго до указанного ему срока, где-то в половине пятого. За это время Троицкий успел побриться в парикмахерской напротив, пообедать в гостиничном ресторане и даже соснуть часа полтора. В поезде он всегда спал плохо, а тут перед встречей с родными вообще глаз не сомкнул.
– Здравствуй, Павел! – церемонно, с поклоном, поздоровался Родионов, переступая порог номера Троицкого. – Дай Бог тебе здоровья!.. – По привычке поискал глазами икону и, не найдя её, коротко, вроде как бы втихомолку, перекрестился. – Мне Ангелина сказала, признал ты знакомство со мной. А я, честно говоря, опасался, забыл ты меня, потому и попросил, не объявлять, кто я такой, чтобы, значит, не обременять тебя слишком. Прости, коли что не так.
Столкнись Троицкий с ним в толпе на улице, ни за что не признал бы в этом высоком костлявом старике вертлявого, озорного мальчишку, что вечно путался под ногами у прихожан и священнослужителей в церкви. Как время меняет человека! По обе стороны худого строгого лица спадали на плечи длинные седые волосы, путаясь с такой же белой шелковистой бородой. А из-под кустистых бровей смотрели на него чистые малахитовые глаза.
Троицкий внутренне ахнул: с Киприана икону можно было писать.
– Здравствуй, Кирюша! – Павел Петрович не смог скрыть своего восхищённого удивления.
– Сильно поменялся я?..
– Очень.
– Значит, хорошо получилось, что Ангелина упредила моё появление?..
– По-моему, да.
Киприан рассмеялся.
– Вишь, как оно выходит, человек одно про себя решает, а Господь с ним иначе распоряжается. И так-то правильней, Ему виднее.
– Садись, Кирюша… Чай будешь?.. Я у дежурной могу попросить.
– И просить не надо, – успокоил его Родионов. – Я распорядился, не боись. Думаю, Ангелина уже за дверью с самоваром в руках стоит.
И в самом деле, раздался осторожный стук в дверь, и свояченица Киприана внесла в номер Троицкого поднос с посудой, вазочку с вареньем и, конечно же, дымящийся самовар.
Потом они сидели за столом, из гранёных стаканов в мельхиоровых подстаканниках пили липовый чай с крыжовенным вареньем и разговаривали, не торопясь, нимало друг друга не смущаясь, как очень хорошие знакомые, которые, по воле не зависящих от них обстоятельств, давненько не виделись. Киприан рассказал Павлу, что повезло ему в этой жизни несказанно. После того, как позакрывали в Боголюбове все храмы, не оставил его своим попечением отец Филофей, молодой священник из Давидовой пустыни, что в десяти верстах от Боголюбова находилась. Он регулярно приезжал в город, часами беседовал с отцом Петром, знал весь причет храма Рождества Пресвятой Богородицы и многих прихожан. Особо отличал Никодима Родионова за его кроткий нрав, за непоказную набожность и, когда тот умер, искренне горевал. Время тогда было суровое, голодное, а у вдовы бывшего церковного старосты шесть настежь раскрытых ртов, и все есть хотят. Вот и решил батюшка хоть как-то помочь несчастной вдове, жизнь ей облегчить. Собрался он паломником на Афон и предложил взять с собой её старшего сына. Летом двадцать третьего года ещё без особых помех можно было из России уехать. Вдова с радостью согласилась. Так начались для Киприана его многолетние скитания.