Пётр и Павел. 1957 год

Десницкий Сергей Глебович

В ответ Мяздриков рассмеялся.

– Ты что, не веришь? – в голосе Троицкого прозвучала деланная обида.

– Уж больно ты горяч, Пётр Петрович. Или я неправ?..

– Абсолютно. Я холоден, как собачий нос.

– Ладно, поживём – увидим. Ты мне лучше скажи, куда наш принципиальный журналист подевался? Помнится, именно к твоему юбилею он обещал статейку в "Смену" тиснуть, чтобы всем нашим недоброжелателям, а главное, товарищу Кахетинскому нос утереть?..

– У бедолаги мать умерла. Завтра похороны. Сейчас ему не до этого.

– Жаль… Очень жаль… Не вовремя матушка его скончалась, могла бы пару деньков и перетерпеть, подождать, пока её драгоценное

чадо свой долг перед нами выполнит. Олег Павлович, наверняка, сегодня на торжестве в "Нефтехимике" появится, и было бы весьма эффектно под нос ему ступаковскую заметку сунуть. Мол, "не угодно ль этот финик вам принять"?.. Увы!.. Красивый ход конём, то есть Ступаком, не получился!..

– Будет тебе о такой ерунде сожалеть. Кахетинского пожалеть надо: опростоволосился наш идеолог. Небось, локти себе до сих пор кусает. Как бы руку не отгрыз!..

– Уж кого-кого, а эту паскуду, извини, я жалеть не сбираюсь!.. У меня к нему свой счётец имеется. А я не привык в должниках ходить.

В дверь кабинета осторожно, но настойчиво постучали.

– Извини, Борис Ильич, не могу говорить: домашние пришли поздравлять. В десять буду в горкоме. Пока, – и, повесив трубку, громко крикнул. – Войдите!..

Дверь настежь распахнулась и на пороге выстроилось всё его семейство с Валентиной Ивановной во главе. После обычных в такие дни восклицаний, объятий и поцелуев началось торжественное вручение подарков. Капитолина подарил ему любимый пирог с брусникой, Савва – стальную фляжку с отборным грузинским коньяком, мать – рубашку, Зиночка – тёплый свитер собственноручной вязки, а Матюша – маленькую шкатулку из картона с наклеенными на крышку речными ракушками в форме цифры пятьдесят. Он склеил её сам и очень этим гордился. Ну, а затем все отправились в столовую завтракать. Правда, толком поесть Петру Петровичу так и не удалось: телефон звонил не умолкая, к тому же начиная с половины девятого Капитолине приходилось поминутно бегать в прихожую, чтобы впустить в дом очередную порцию визитёров, желавших персонально засвидетельствовать юбиляру своё почтение. И каждый почитал своим долгом поднести юбиляру адрес. Кто побогаче, у того папка была кожаная, чуть победнее – дерматиновая, а уж совсем нищие и картонными не брезговали. И все, естественно, с подарками. Таким образом за какие-то сорок минут у Петра Петровича скопилось два чайных сервиза, один – обеденный, восемь хрустальных ваз, две настенных тарелки с изображением штурма Зимнего, заводской пейзаж местного живописца в золочёной раме метр на полтора и с полдюжины фаянсовых бюстиков Владимира Ильича. Все, как на подбор – один к одному!.. Все лысенькие, гладенькие, хоть сейчас поезжай на базар и начинай торговать, в барыше останешься.

Но главный "подарок" поджидал Троицкого чуть позже. Он уже собрался было ехать в горком, как прозвенел телефонный звонок. Капитолина, выполнявшая в это утро роль личного секретаря, торжественно произнесла:

– Квартира Петра Петровича Троицкого. Слушаю вас! – как вдруг переменилась в лице и испуганно прошептала:

– Там чего-то Борис Ильич орёт, а чего – не разберу…

Пётр Петрович выхватил из её рук телефонную трубку.

– Что случилось, Борис Ильич?!.. Да… Да… Понял… Еду!..

– Пётр!.. Что?!.. – Зинаида первой поняла: произошло что-то экстраординарное.

– На химкомбинате пожар! – уже на ходу бросил Троицкий и выбежал из дома.

По улицам Краснознаменска туда, в Заречье, где поднимались к небу огромные клубы чёрного дыма, уже мчались, пронзительно воя, пожарные машины и кареты "Скорой

помощи". Сидя на переднем сиденье горкомовской "Победы" рядом с невозмутимым, как всегда, Саввой, Пётр Петрович повторял про себя одно и то же: "Только бы жертв не было!.. Только бы не было жертв!.." Для него этот пожар в день рождения был недобрым знаком.

За два квартала до комбината уже был выставлен милицейский кордон: курсанты местной милицейской школы, все в противогазах, вытянулись поперёк улицы, и сам подполковник Кудлай лично следил за тем, чтобы даже мышь не проскользнула туда, где через плотную завесу чёрного ядовитого дыма пробивались оранжевые языки пламени. Впрочем, заслон этот был выставлен скорее для проформы. Кто добровольно станет соваться в самое пекло?!.. Напротив, от комбината в сторону центра города двигалась толпа беженцев. Прихватив с собой всё самое ценное и необходимое, люди торопились поскорее покинуть опасную зону. Кто нёс в руках чемодан, кто катил детскую колясочку, доверху набитую домашним скарбом, и толпа эта живо напомнила Троицкому картины недавнего прошлого, времён Отечественной войны.

– Пётр Петрович! – прокричал Кудлай. – Возвращайтесь назад!.. На комбинат я вас не пущу!..

Из всех милицейских чинов лишь Пётр Васильевич был без противогаза. Не смогла наша "оборонка" создать хотя бы один экземпляр, который пришёлся бы впору для такого слишком… обширного лица, каким было лицо главного милиционера Краснознаменска, и от этого товарищ Кудлай задыхался и жестоко кашлял.

– Из-за чего загорелось? – прохрипел Троицкий. Едва он вылез из машины, как тут же почувствовал сильное удушье от едкого дыма.

– Трудно сказать. Скорее всего, короткое замыкание.

– Что горит?..

– Второй корпус. Пожарники бьются, чтобы огонь на третий не перекинулся…

– Жертвы есть? – этот вопрос волновал Петра Петровича больше всего.

– Должно быть, есть, но сколько, сказать трудно. Сначала потушить надо… Потом будем разбираться…

– Бориса Ильича видел?..

– С полчаса назад в кабинете у Куницына. Там они какой-то штаб создали: "По ликвидации последствий", кажется, так называется. Хотя проку от этого… Какие последствия?!.. Мы о них пока только мечтать можем…

Троицкий с силой захлопнул дверцу "Победы".

– Гони в заводоуправление!.. – приказал Савве, который по-прежнему хранил абсолютное спокойствие.

В кабинете директора комбината собралось довольно много ответственных, наделённых различными полномочиями людей. От их воли зависело очень многое, если не всё, но собравшиеся почему-то молчали, и в воздухе висела зловещая тишина. Директор комбината Виталий Андреевич Куницын коротко кивнул вошедшему Троицкому и вновь отвернулся к окну, за которым что-либо разглядеть было практически невозможно. Густая пелена дыма заволокла всё вокруг.

– Кого хороните? – неестественно бодро спросил Пётр Петрович.

Все вздрогнули, обернулись.

– Меня, – усмехнулся директор. – Думаю, лет пять жизни на казённых харчах мне теперь обезпечено.

– Ну, это бабушка ещё надвое сказала, – попробовал снять напряжение Троицкий, но никто его не поддержал. Все помрачнели ещё больше.

– Не знаю, что там сказала тебе твоя бабушка, а вот моя интуиция мне подсказывает: место на нарах мне уже приготовлено, – сказал, как отрезал, Куницын. – Илья Ильич может подтвердить – дело уже возбуждено. – Он сказал это с едкой иронией и с ударением в слове "возбуждено" на втором слоге, как это обычно делают судейские или милиционеры. – Товарищ прокурор, ведь возбуждено?..