Пётр и Павел. 1957 год

Десницкий Сергей Глебович

Они обнялись.

– А я всё никак понять не мог, с чего это меня так на улицу тянет?.. И тут Божий промысел проявился!.. Видать, очень нужно было Ему нас с тобой свести!.. Ты как здесь оказался?..

– Еду к сестре в Краснознаменск. Но ты-то!.. Ты-то!.. Как же так?.. Вот неожиданность! Значит, они всё-таки выпустили тебя?!..

– Два месяца и три дня до конца срока не досидел, – усмехнулся старик. – Пожалели… Реабилитировали из-за отсутствия состава преступления.

– Вот и славно!.. Вот и хорошо!.. – радовался Алексей Иванович. – И куда же ты теперь?..

– К нам, домой, в Дальние Ключи. Слава Богу, к Рождеству поспею, служить начну!.. Кто теперь в храме

у нас, вместо меня?

Богомолов ответил не сразу: очень уж не хотелось отца Серафима огорчать:

– Закрыли наш храм, батюшка… На Покров приехало начальство из района, и…

– Ах, беда-то какая!..

– Но у меня запасные ключи от храма остались, так мы всю утварь и иконы, что унести можно было, по домам укрыли, – начал успокаивать священника Богомолов.

– И что же, начальство?.. Неужто сквозь пальцы на всё это ваше хулиганство посмотрело?..

– Так его у нас в селе с Покрова и не было. Видать, перед теми, кто над ними сидит, отчитались, галочку поставили… На том и угомонились.

– Ну, и ладно, – Серафим понимал, времени у них в обрез, не один так другой поезд вот-вот тронется, а расспросить о многом хотелось. – А у тебя, что за нужда приспичила сестру навещать? Мнилось мне, вы с ней не шибко дружили?..

– Телеграмму прислала, помирать собралась, зовёт проститься.

– А старшого сына своего Павла тоже к одру своему позвала? – спросил старик.

– Очень просила, чтобы я его с собой привёз.

– Вот-вот!.. – в голосе отца Серафима прозвучала тревога. – И что же он? Едет?

– Я ему письмо написал, – ответил Богомолов. – Думаю, в одно время мы с ним в Краснознаменске окажемся.

– Так я и знал!.. – батюшка полез во внутренний карман пальто и достал оттуда чуть помятый конверт. – Я тут Павлу письмишко накатал, не знал только, куда отправлять. Будет оказия, передай.

Паровоз, что тащил за собой состав, в котором ехал Богомолов, низко и протяжно загудел, затем дёрнул его раз-другой и, недовольно сопя, фыркая паром, медленно тронулся от платформы.

– Батюшка, я побежал! – Алексей Иванович порывисто обнял старика и кинулся к своему вагону.

– Павла!.. Павла береги!.. – кричал ему вслед священник. – Мнится мне, большая беда его ожидает!.. Как бы несчастья какого не случилось!..

Когда по обледенелым ступенькам, уже на ходу, запыхавшийся Богомолов с превеликим трудом забрался в вагон, пожилая заспанная проводница недовольно пробурчала:

– С виду солидный человек вроде, а ведёте себя… Право слово, хуже пацана какого!..

Ни слова не говоря, Богомолов осторожно, чтобы никого не разбудить, залез на своё двадцать шестое место и, откинув голову на жёсткую волосяную подушку, задумался. Опять безпокойные мысли заворочались у него в голове… Что имел в виду отец Серафим?.. Про какую беду говорил?.. И что за несчастье может случиться с его племянником в тот самый момент, когда он, наконец-то, нашёл свою семью?.. Ни на один из этих вопросов ответа у него не было. Соблазн посмотреть, что писал в письме к Павлу батюшка, был велик, но совесть не позволяла даже мельком заглянуть внутрь конверта. Мысли путались, мешались одна с другой, от этого в голове образовался настоящий клубок, распутать который не представлялось никакой возможности, и, может быть, именно поэтому Алексей Иванович наконец-то, забылся тревожным сном. Снились ему Дальние Ключи, и смеющийся Серёжка, и отец Серафим в солдатской ушанке, и ласковые поцелуи Галины, и стук деревянного протеза Егора, который на самом деле поутру оказался дробным перестуком вагонных колёс.

9

Последнее время Зинаида почти каждую ночь

просыпалась под утро с ощущением жуткого безпокойства и потом долго, часа два, ворочалась в постели, сбивая в комок совершенно измятую простыню. Это было мучительно. Наконец, забывалась ненадолго тревожным сном и выходила к завтраку невыспавшаяся, раздражённая, с головой, похожей на чугунный котёл, который натужно гудел, и крохотная жилка в виске стучала, отдаваясь противной тягучей болью в затылке.

Вот и сейчас она свесила ноги с кровати и посмотрела на часы: стрелки показывали без двадцати четыре.

Ну, за что ей такое наказание?!.. Вроде бы никаких видимых причин для волнений у неё не было, но сердце ныло и сжималось от недоброго предчувствия. Странное чувство какой-то тревоги ни с того ни с сего охватывало её, промозглым ознобом.

И тут она вспомнила!.. Вспомнила о своей прошлогодней поездке к старице Февронии, вспомнила о её пророчестве и сразу всё объяснилось само собой.

В конце февраля тайком от родных ездила она к знаменитой отшельнице. Свекрови и Петру сказала, будто едет в Москву на консультацию к профессору по поводу своей женской болезни, а сама отправилась под Клин, в глухую деревню на Волге, где жила старица. Узнала она о её существовании случайно от портнихи Натальи, услугами которой время от времени пользовалась. Наталья, нестарая ещё женщина, потерявшая мужа в самом конце войны, его убили девятого мая в Праге, искренне сочувствовала горю Зинаиды. На своём горьком опыте знала, каково это – за сыном-инвалидом ходить. У самой-то было трое сыновей: один, краше другого – и статью, и лицом все трое в красавца-отца пошли. Вот только со старшим беда случилась: в армии, во время учений, разорвалась у него в руках граната, и остался двадцатилетний парень без обеих рук. Осколками всё тело изрешетило, но – чудо! – выжил! Как хирург, что его оперировал, ей потом сказал: "Ваш сын в рубашке родился!.. Ни одного серьёзного ранения, одни царапины только". Это Господь его спас!.. Без сомнения… И стала Наталья после этой трагедии глубоко верующим человеком.

Каждый к Богу своей дорогой приходит. Один с молоком матери веру в Него впитывает, а для другого должно случиться что-то необычайное, чаще всего беда какая, чтобы ощутил он: без Господа ничего не может смертный на этой земле.

– Феврония чудеса творит! – убеждала портниха свою клиентку. – И хотя лечит всего лишь святой водой и лампадным маслицем, многие, даже безнадёжные, из её кельи здоровее прежнего выходят. Я три раза была у неё. Руки Олежке она, само собой, приделать не может, но душу спасла: к жизни нормальной и меня, и сыночка моего вернула. А то ведь, честное слово, жить совсем не хотелось. Руки думала на себя наложить. Поезжай, убедишься. Только не смотри, что она сама калека, с постели не встаёт. Духом она нам с тобой сто очков вперёд дать может!..

И Наталья поведала ей горестную историю жизни знаменитой старицы.

В самом раннем младенчестве, ей и шести ещё не было, мать Февронии в родах померла, и на девчоночку такая тоска напала, что целыми днями скулила она тихонечко, к щеке матушкин платок прижимая. И отчим тоже никак успокоиться не мог: каждый день до полного безчувствия поминал свою благоверную. И вот как-то выпивал он с собутыльниками и надоело мужику, что девчонка в плаче заходится не переставая. Вот он по злобе хмельной и выкинул её в сарай. Да так ловко у него это получилось. Девчонка ударилась спиной о поленицу дров, что у задней стены сложены были, тяжёлые поленья посыпались на неё сверху, и… плач прекратился. Совершив этакое непотребство, отчим, довольный, вернулся в избу к заждавшимся собутыльникам…