Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
В эту ночь Шурочка впервые осталась у него.
Он не смел об этом даже мечтать… Такое счастье казалось ему слишком несбыточным… Невозможным… Ведь Шурочка для него была не просто любимой. Она воплощала в себе тот недостижимый идеал, о котором слагали стихи, писали романсы, воплощали в красках или мраморе лучшие творцы, гении всего человечества. Беатриче, Анна Керн и Сашенька Крохина были женщинами одного порядка, и, если бы Ступак был наделён таким же поэтическим даром, как Данте или Пушкин, мир узнал бы, каким чудом, каким сокровищем была эта скромная библиотекарша из заштатного провинциального городка. И наверняка пришёл бы в восторг!.. Но стихи у Семёна были слабенькие, лучше всего ему удавалась гражданская лирика, и
Напрасно обыватели в большинстве своём считают всех журналистов наглыми, безсовестными людьми. Конечно, профессия накладывает на них свой отпечаток, и порой, чтобы получить нужное интервью или раздобыть сенсационный материал, корреспондентам приходится быть достаточно безцеремонными. Но не всем же!.. И Семён был исключением из этого всеобщего правила. Конечно, когда дело касалось работы, он мог и безтактность проявить, и даже изрядную наглость выказать, но в повседневной жизни был очень скромным, застенчивым человеком. Поэтому, когда Шурочка, потупив взор, спросила у него позволения позвонить маме и сообщить ей, что сегодня она не придёт домой ночевать, сердце его заколотилось так бешено, что, казалось, разнесёт грудную клетку вдребезги.
Опыт общения с женщинами у Ступака был очень скромный, если не сказать больше – ничтожный. Невинность он потерял в армии, но о том событии остались в памяти его только самые грязные, отвратительные воспоминания, и он предпочитал их не ворошить. После армии были у него две мимолётные связи, но рвались они быстрее, чем между ним и его партнёршами могло возникнуть хоть какое-то подобие серьёзного чувства. Поэтому Семёна с полным правом можно назвать целомудренным человеком. И Шурочка Крохина была, в сущности, его первой женщиной. Женщиной, с которой он испытал такой восторг, о котором невозможно говорить обыкновенными человеческими словами!.. Полёт в поднебесье и падение в бездну!.. Ощущение бездонного счастья и панический ужас перед тем, что счастье это может вот-вот закончиться крахом!..
Кто хоть раз любил по-настоящему, всем сердцем, всей своею душой, тот поймёт, что испытал в эту волшебную ночь собственный корреспондент областной молодёжной газеты "Смена" Семён Львович Ступак.
Потом они лежали в кровати, взявшись за руки, смотрели в потолок, на котором раскачивалась прозрачная паутина теней от дрожащих веток стоящей под самым окном липы, и говорили, говорили, говорили…
– Ты меня любишь?..
– Очень!..
– А ты всегда будешь любить меня?..
– Ты ещё спрашиваешь!..
– Вот так, как сейчас?..
– Всю жизнь!..
– И я тебе не надоем?..
– Что ты говоришь?!.. Ведь я совсем не могу без тебя.
– И я тоже… Я тоже совсем не могу…
– А я?!.. Думаешь, легко прожить хотя бы полдня в разлуке?..
– Очень трудно… Я знаю…
– Почти невозможно.
– Но теперь мы не будем с тобой расставаться.
– Ни за что!..
– Я буду всегда помнить, что у меня есть ты…
– А у меня – ты.
– И мы вместе…
– Как две половинки…
– Не хочу никаких половинок?.. Мы с тобой одно…
– И ты родишь мне сына… Обещаешь?..
– А вдруг получится дочка?..
– Дочка тоже неплохо, если будет такая, как ты…
– Я не знаю, смогу ли…
– Обязательно сможешь…
– Что ж, попробую…
– Но сына всё-таки лучше…
– Если сразу не получится, можно попробовать ещё!..
– Конечно, можно!..
– Ты согласен?..
– У нас будет целая куча детей!..
– Я люблю тебя!..
– Я люблю тебя!..
– Люблю!..
– Люблю!..
И нежные слова, слетавшие с разгорячённых губ, прерывались долгими поцелуями, и смелые руки дрожали в трепетных объятьях, и долгая ночь показалась им такой короткой!
Алексею Ивановичу Богомолову тоже не спалось.
Под
"Как там в Дальних Ключах его Серёжка?.. Будет ли он скучать без отца и как встретит по возвращении?.. Неужели Валентина действительно помирать собралась, и он… Не дай Бог!., не успеет с ней проститься?.. Почему так трусливо, не по-мужски сбежал он от Галины?.. Даже "до свиданья" перед отъездом не сказал… Приедет ли в Краснознаменск племяш Павел?.. И как пройдёт его встреча с матерью? Ведь он с ней без малого сорок лет не виделся, а характер у сестрички, и это Богомолов знал не понаслышке, крутёхонек?.. Куда пропал Иван?.. И вообще, жив ли?.. Ежели Семивёрстов не солгал и на самом деле все улики уничтожил, Ивана давно уже должны были выпустить. Так куда же он подевался? Почему знать о себе не даёт?.. Или опять закатали в лагеря?.. Тогда… Ищи-свищи человека на необъятных просторах любимой родины!.. Удобное правило завела для себя наша любимая советская власть: посадит человека в лагерь лет эдак на десять "без права переписки"… И пропал родимый с концами. Это ведь всё одно, как живого в Кремлёвскую стену навечно замуровать!.. Только без таблички с золотыми буквами…" И, хотя не было у него оснований не доверять Семивёрстову Богомолов привык остерегаться людей с малиновыми околышами и очень за судьбу своего друга опасался.
Неспокойно было на душе у Алексея Ивановича, и в голову почему-то лезли одни только дурные мысли. И встреча с Вадиком Генкиным и его боевой подругой Кларой тоже была какая-то странная, неестественная. Конечно, взгляды на жизнь у них были разные. Репрессированный большевик и церковный староста храма Рождества Пресвятой Богородицы в Дальних Ключах вряд ли смогли бы найти общий язык, но в Советском Союзе такая ситуация встречалась сплошь да рядом, что, однако, не мешало людям жить бок о бок, не замыкаясь в себе и не проявляя к соседу явной вражды или злобы. Отчего же бывший земляк – юркий золотушный паренёк, каким запомнил его Богомолов, – так резко и неожиданно переменился, едва узнал, кто сидит напротив?.. И позже, на станции Узловая, где им обоим предстояло пересесть на другой поезд, ведь ехали они в один и тот же город, а именно в Краснознаменск, он всем своим видом давал понять, что они не знакомы. Да, разгадать логику человеческого поведения бывает порой сложнее, чем понять теорию относительности Эйнштейна. Люди в своих пристрастиях и поступках зачастую бывают удивительно непредсказуемы. Но это, наверное, и хорошо?.. Будь все под одну гребёнку стрижены, о чём неусыпно пеклось наше драгоценное начальство, скучно стало бы жить на этом свете, господа!..
Поезд остановился на какой-то станции. В вагоне была нестерпимая духота, и Алексей Иванович решил выйти на платформу, глотнуть свежего воздуха. Ночью подморозило, и клубы пара окутывали паровоз белым ватным облаком. Снег под ногами вкусно хрустел, а в звенящем воздухе стоял обычный для всех железнодорожных станций горьковатый запах угольного шлака.
"Запах странствий", – подумал Алексей Иванович и вздохнул полной грудью.
На соседний путь, пыхтя и отдуваясь, медленно подошёл встречный состав. С леденящим скрежетом завизжали тормозные колодки, и вагоны, дёрнувшись раз-другой, остановились.
По ступеням оледеневшей лестницы вагона, что остановился чуть правее Богомолова, цепляясь за скользкие поручни, на платформу осторожно спустился высокий худой старик в солдатской ушанке и широком, не по размеру, драповом пальто. Что-то в фигуре и повадках его было до боли знакомо.
– Господи!.. – чуть слышно прошептал Алексей Иванович, а потом уже закричал, рискуя сорвать голос. – Батюшка!.. Отец Серафим!.. – и побежал по перрону, скользя, падая, торжествуя.
– Алёшка?!.. – старик был удивлён ничуть не меньше. – Ты ли это?!..