Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
– Циля, у тебя шесть детей?!.. – Павел Петрович был потрясён.
– В живых только двое осталось, но мне и этой парочки с головой хватает!.. Как мой дурак говорит: "Мы с тобой, Цилечка, сработали на пятёрку". Как же!.. Он сработал!.. Он только своё удовольствие получил, а страдала я одна!.. Чтоб у него, у паразита, язык отсох и глаза косыми стали!..
– Да, Циля… Ничего не поделаешь!.. Все мы постарели… А годы украшают только избранных. Но всё равно, скажи Венчику: он неправ.
Еврейка игриво улыбнулась:
– И ты в самом деле так думаешь?..
Троицкий поднял правую руку вверх:
– Клянусь!..
– И
– Я тобой тоже любовался, Циля…
– Ой, не надо, Павлик! – замахала она руками. – На что тут можно любоваться?!.. Старая жидовка с кучей немыслимых болячек!.. Это же кошмар какой-то!..
В любом возрасте, даже на смертном одре, настоящая женщина не может, не имеет права отказать себе в удовольствии пококетничать.
Вода в эмалированной кружке закипела.
– Ты собралась завтракать, а я помешал. Прости, – Троицкому стало неловко: он стал невольным свидетелем её нищеты.
– И об чём ты говоришь?!.. – она всплеснула руками. – Позавтракать я и завтра, и через год тоже успею, а с тобой поговорить уже никакой возможности у меня не будет. Наплюй… – она с нежностью посмотрела на Павла. – Значит, тебя выпустили?..
– Реабилитировали, – уточнил Павел Петрович.
– И в чём тут разница?.. Ты на свободе, и, знаешь, это самое главное, Мой Веня тоже домой собирается. Письмо прислал: едет уже… Так я жду.
– Как?!.. И Веньку тоже взяли?!..
– А ты не знал?..
Троицкий покачал головой.
– Ведь он, насколько я помню, в органах работал?..
– Именно!.. И это наше горе!.. Был бы, как отец, парикмахером, сладко спал бы всю свою жизнь на мягкой перине… Как все нормальные люди спят. Так нет!.. Его в ЧК потянуло!.. Вот и пришлось нашему Венечке о перине забыть и спать на нарах!.. Ему что, очень нужно было сделать с собой такое?.. Сомневаюсь… Например, я – то уборщица, то прачка… А сейчас здесь устроилась: книжками торгую… Кому я интересна, если даже Венчик забыл, с кем меня сравнивал, когда руки моей добивался!.. Паразит!..
– Циля, дорогая, когда это с Веней слупилась?..
– Он в марте тридцать седьмого пропал. Представляешь, с утра ушёл на службу в свою ГПУ, а возвращается с работы только сейчас?.. Это же кошмар какой-то!.. Мы все его тоже похоронили… Как твои тебя… Пусть Бог простит нас!.. Пятнадцать лет… Ой, что я говорю?!.. Больше… гораздо больше!., мы ничего о вас не знали!..
Улыбаясь одними глазами, она не отрывала нежного взгляда от Павла Петровича: в это утро к ней в магазин на минутку заглянула её прекрасная юность, когда она была так фантастически красива, так безконечно счастлива, а впереди её ждала долгая-долгая, необыкновенная жизнь!.. Он понимал, что переполняло эту замученную безконечными заботами и вечными проблемами женщину, и тоже сожалел, и умилялся, и сострадал.
– Ты меня о чём-то спросил, когда вошёл? – Циля первой пришла в себя.
– Понимаешь, у Петра сегодня день рождения… Юбилей…
– И что ты говоришь?!..
– Представь
– Нет!.. Это же кошмар какой-то!..
– И я хочу подарить ему шахматы… У тебя, в твоём арсенале, шахматы есть?..
– Конечно, конечно!.. – засуетилась Циля. – Конечно, есть!.. Вот они!..
И она поставила на прилавок чуть помятую картонную коробку с изображением шахматного коня на крышке. Павел Петрович заглянул внутрь. Шахматные фигуры, сделанные из белой и чёрной пластмассы, заполняли её нутро, а сверху лежала маленькая продолговатая бумажка, на которой чёрным по белому было написано: "Укладчица № 8". Троицкий почесал затылок. Затем спросил робко, осторожно.
– А других… получше немного, нет?..
– Так они же самые лучшие?.. Эти шахматы самые свежие, нам их прямо с фабрики только позавчера поставили!.. Вот только… – она слегка смутилась. – Я знаю, эти фигурки по доске надо двигать, а вот доски… как-то нет. Доску нам не поставили. Я спросила директора: как быть? Ты знаешь, Павлик, что ответил этот идиот?.. "Доску самим можно сделать. Взять картон и начертить белые и чёрные квадратики". Так что?.. Будешь брать или нет?..
Гениальная, спасительная идея относительно подарка брату оказалась несостоятельной только из-за того, что с поставками шахмат в Краснознаменске были серьёзные проблемы.
– Да нет, пожалуй… – медленно протянул Павел Петрович. – Поищу ещё что-нибудь… Поприличнее…
За его спиной стукнула входная дверь.
– Веня!.. – истошно завопила Циля и кинулась из-за прилавка к старику, вошедшему в магазин. – Венечка!..
Она схватила его в свои объятья, прижала к обвисшей груди, стала часто и торопливо целовать лысину, глаза, плечи, руки!..
Еврейские слова мешались у неё с русскими!.. Она и плакала, и смеялась!.. Обильные слёзы текли по исчерченным мелкой сеточкой частых морщин щекам, а глаза были переполнены неизъяснимым восторгом от такой долгожданной и всё же неожиданной встречи с тем, кого она любила больше всего на свете!..
– Циля!.. Прекрати!.. – Веня безуспешно пытался защититься от этого бурного потока рухнувшей на него любви. – Ну, я прошу тебя!.. Не надо!.. Циля!..
Однако та не сдавалась:
– Нет!.. Я сейчас умру!.. Я, честное слово, умру!.. Павлик!.. Нет… Ты посмотри только, мой Веня домой вернулся!.. Павлик!..
Веня вздрогнул и обернулся к стоявшему возле прилавка Троицкому. И вдруг в магазине стало как-то неестественно тихо, лишь слабые всхлипы счастливо-несчастной Цили нарушали эту странную тишину.
– Венечка ты узнал?.. Это же Павлик!.. Ведь узнал?.. Венечка!..
– Павел?.. – как бы уточняя, спросил тот.
– Он самый…
– Привет… – небрежно кивнул Веня, словно расстались они только вчера.
– Здравствуй…
– Как ты?..
– Нормально… А ты?..
– Как видишь…
– Что с ногой?..
– В лагере повредил…
– Понятно… А в остальном?..
– Всё в норме…
– Рад за тебя…
Они замолчали. Циля, ничего не понимая, смотрела то на одного, то на другого. Ей казалось, мужчины тоже должны были кинуться друг другу в объятья. Ведь когда-то давно они были так неразлучны!.. А сейчас они стояли… Как вкопанные.