Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы

Нарциссов Борис Анатольевич

ПАМЯТЬ

Мне припомнилось – узкою тропкою, Меж ольхами, ложбиною топкою Приходил я из леса домой. Пальцы, жмите глаза. Вы картину обрамите, Соберете обрывки измученной памяти: Их не много осталось со мной. Так, как будто вчера. Теплым клевером И смолою, как солнечным севером, Пахнет в памяти это вчера. Я иду по меже и рукою по колосу Провожу, точно глажу пушистые волосы. Как белеет березы кора! Заплелась плауном с паутиною, Закустилась колючей малиною, Заросла подорожным листом Эта тропка сквозь сумрак ольшаника — Через проблески памяти раненой — В

опустелый, заброшенный дом.

TIMELESS LAND [3]

Над плоским, пересохшим континентом. От моря и до моря темнота. Журчат сверчки. Серебряною лентой, Волокнами туманного жгута, Течет недвижно Звездная Дорога. Но беспокойно ожидает юг: Там далеко во льдах дугой пологой Воспламеняется полярный круг И светит медным пламенем досюда, Как дикого становища костер. Журчат сверчки. В сухих бурьянах груды Из ветренного камня. С древних пор.

3

Земля без времени (англ.).

ПОД ЧУЖИМ НЕБОМ

Корабль Арго идет под парусами. Его Канопус – кормовой фонарь, И светит под чужими небесами Он странникам, как аргонавтам встарь. Но Скорпион, блестя спиной тугою, Свивает кольчатую чешую. И жало, вознесенное дугою, Вонзается в тоску твою.

КОНЕЦ

Да над судьбою роковою

Звездные ночи горят.

А. Блок. «Роза и крест»

В древнее черное лоно, Лоно судьбы роковой, Звездный размах Ориона Падает вниз головой Берег родной и желанный, Видишь, растаял в мечту. Вот – Облака Магеллана Вечно летят в пустоту. «Путь твой грядущий – скитанье…» Слушай, не всё ли равно, Где и в каком океане Судну тонуть суждено?..

ГОЛОСА

Вторая книга стихов

(Франкфурт-на-Майне, 1961)

И в бесконечном отдаленьи

Замрут печально голоса…

А. Блок

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

Женевьеве де-Шеллис

Уже все знали: не выжить, Но еще по привычке спасались Вштольнях глинисто-рыжих, Глубоко под землей. Но анализ Дал результат: «смертельно», И все побрели под звезды. Только я остался бесцельно Бродить по ходам промозглым. Еще электричество было, И вдруг я увидел, что стены Кипят муравьиною силой: Из трещин выходят, как пена. Я понял – конец. И скоро. И надо к людям, наверх мне. И странно – в пустых коридорах Заблудиться боялся я, смертник. Наверху были сумерки. Тучи Были сизо-свинцовы и вески, И по ним свеченьем бегучим Возникали белесые блески. Бородатый священник устало Спускался к дощатым баракам. Я пытался сказать ему: «Стало Совсем как в Писании – мраком…» «Апокалипсис…Да…» Он не кончил И ушел понуро на требу. Ощутимо тоньше и тоньше Становилось время, а с неба, Расплываясь, слабо, но внятно, Точно в погребе пухлые цвели, На свинцовом белесые пятна Ядовитого света серели.

ТО, ЧТО ОСТАЛОСЬ

Очень черные глыбы и клубы Вспухших сажею облаков. Тихо. Ночь наступила игубы Сжала плотно на много веков. В небе диск воспаленный и красный – То, что раньше называлось луной, Роет путь в облаках и гаснет, Кроет кровь на лице пеленой. Снова

выйдет и светит неверно Вниз, на камни, обломки и рвы, Мертвый город в черных кавернах – Тех, что выел последний взрыв.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Он начался, как все предыдущие, Обычной спешкой: поскорее, бегом… И день-то был тоже, в сущности, Обычнейшим вторником или четвергом. Там, где была весна, было пасмурно, И пахло почками тополей. И не думал никто, что насморки Были последними на земле. Правда, собаки выли перед этим И поэты писали стихи. Но кудлатым псам и кудлатым поэтам Не было кредита в оценке стихий. И вдруг, внезапно, около одиннадцати. Всё перестало существовать: Ничего и пусто. А души вынутые Зеленели слабо в пустоте естества. То была благостность Промысла, Чтобы не мучить ожиданием конца: Электроны, планеты и всё прочее бросила И в миг растворила под ногами жильца. И когда всё было разрушено И, как путь, зазмеился замирный дым, То пошли по пути зеленые душеньки Вверх и вниз, по делам своим.

ОГОНЬ

Ивану Елагину

Был мир как обшлаг брандмейстера: Красное с золотом пополам На фоне кромешной тьмы, Склеенный лавовым клейстером Из огненных орифламм. А мы На совсем минеральной ступени Предавались космической лени. Даже ангелы были растенья. Но, архангелом мучим, Орал минерал И карабкался к огненным кручам. Это – первый эон. А в хвосте – еще шестеро. Был мир как мечта брандмейстера. Всё пошло хорошо: наслоялись грузно периоды; Поглядишь: тилозавра выудит Из морей какой-нибудь бронтозавр. А не то – с гиппогрифом выедет Неподкованный ражий кентавр. Но потом появился некий, Имеющий узкий лоб. Расплодился в щелях, как клоп, – Съедобный, – от смерти отнекивался И портил хороший космос: Сначала в горилловых космах, Потом – без штанов, но в тогах, Потом – в штанах, но без тог. Таща себе на подмогу Всё, что зацапать мог. И вот, без особого плана, Уверяя, что сам с усам, Трефовою мастью аэропланов Козыряет по небесам. Но, с мудростью агнца и кротостью змия, Не видит, что всё это – зря, Тонкой и пламенной стихии, Из которой создан, не зря. – Оттого, что текут эоны, Для нас неслышно звеня, И, как было во время оно, Притекут пред Лице Огня.

* * *

Марине Красенской

Вечерами, ночами, в затишьи, И в молчаньи, – когда я один. Утомленной душою я слышу Отдаленный призыв из глубин. Это тот, кто не ведает смерти. Отряхает рожденья покров И в душе потревоженной чертит Отраженья несознанных слов. И в предчувствии вечной свободы От земной и бескрылой души Слышу: бурные, мощные воды Из глубин набегают в тиши.

* * *

Далеко, в глубине – «погибаю…» Нагибаюсь я слышу – во мне. Но завесами – мгла голубая, И не видно мне – кто в глубине. «Срок приходит, и времени мало… Торопись: надвигается ночь…» Но не знаю я – кто там в провалах, И не в силах я, слабый, помочь. Только чувствую: близкий и нужный. Только знаю, что скоро замрет. И опять из туманов жемчужных Обреченный на гибель зовет. – Кто ты, голос настойчивый? Где ты? – Кто ты, житель моей темноты? Только эхо. Ни звука ответа. Только эхо, придушенно: «Ты».