Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы

Нарциссов Борис Анатольевич

4

Теперь не то: скользит по глазу, По уху и по коже мир, Но не проходит внутрь. Теперь ни разу Не осеняет этот мир, С которым ощущал я краски И звуки голою душой: Как будто на лице повязка С тех пор, как вырос я большой… …Я думаю, что я решил задачу: Я отыскал самонужнейшее, Существенное, важное для жизни – И пусть не для других. А только для себя, поэта: Жить, чувствовать, что ты живешь, Не отвлекаясь посторонним: Жизнью. 1940

ИСКУПЛЕНИЕ

ШУМ ВОД МНОГИХ

В эту душную ночь умирали От

бездождья цветы на лугах. Колыхал распростертые дали, Полыхая зарницами, Страх. Из людей я один был на страже. Не окованный мертвенным сном. Было слышно: молчание вяжет Паутиною липкою дом. Мне открылось: отчаянья тени Черным дымом но мраке углов Мне мешают сойти по ступеням И расслышать приглушенный зов. Точно кровь, истекали минуты. В темноте задыхалась земля, Я откинул отчаянья путы, Я решился и вышел в поля. На полях, неживых и бесплодных, Замирая, к земле я прильнул: Мне ответил глубинный и водный, Вдалеке нарастающий гул.

ТРИПТИХ

Вечер

Закат был кровь. Закат был пламя. И ветер леденил, как смерть. Как купол в подожженном храме, Была пылающая твердь. Но неизбежное свершалось: Закат покорно истекал. И обреченная усталость Гасила тлеющий раскал. И засинели облака, Ложась тенями убиенных. И тьмы тяжелая рука Сдвигала давящие стены.

Ночь

Мы, точно травы при дороге, Бессильно полегли во прах. Но только б жить!.. И нас, убогих, Повел вперед звериный страх. Чернела ночь. Ни зги. Ни крова. Мы ощупью во тьме брели: Рабы, влачившие оковы В пыли истоптанной земли. Неправый судия судил И веселился о мученьях. А если петел нам гласил, – То знаменуя отреченья.

Рассвет

Еще не свет, но призрак света Сереет по полям пустым. И ветер ночи без ответа Взывая, шевелит кусты. И тишина для спящих духом Еще, как ночью, глубока. Но слушай обостренным слухом, Как на коленях облака, Привстав по краю небосвода, Друг другу тихо говорят: «Молите Бога – да сгорят Достойные в огне восхода…»

ИСКУПЛЕНИЕ

Вечером звонили ко всенощной. Пели колокола хвалу. Попик старенький, немощный Служить побрел по селу. Сторож шептал озабоченно: «Панихидку, отец Игнат, Отслужить вас просили оченно Каких-то двое солдат. Струсил я виду военного: Надругаться пришли. Да ничуть: Николая, раба убиенного, Заказали они помянуть…» Были ризы темно-лиловые. Полз тихонько шепот старух. Да от ладана шел елового Горьковатый смолистый дух. Стояли в церкви заброшенной Каких-то двое солдат, Попик голодный, взъерошенный Кадил возле царских врат. А когда он прибрал Евангелье И престол пеленой покрыл, Темный купол два Божьих ангела Осветили взмахами крыл.

ПРОМЕТЕЙ

Титан, мятежный дух, зарница Того, что знаньем мы зовем… Не ты ли тот, кого потом Израиль в страхе звал Денницей?.. Был дик и жалок человек: Он грыз сырые кости жадно, Следил несмысленно и стадно Светил необъяснимый бег. Он был как зверь. Но были боги. Была отрадна жизнь богов. Олимпа трудные отроги Скрывала

пена облаков. Был Зевс ревнив: воздвиг на страже Провал, и пропасть, и закон – Да смертный не помыслит даже, Что может быть как боги он. Но был огонь похищен с неба И тайно человеку дан. На сонмище в день оный не был Лишь он, нахмуренный титан: «Я свет принес и вам, и многим – Запретный, мысленный эфир. Смотрите, как яснеет мир: Отныне будете как боги…» Титан к скале прикован. Тщетно Пробитой дланью цепи рвет И мох терзает безответный. Внизу стогласый Понт ревет И, воздымая мерно руки, Рыдает хор Океанид. И ветер множит плача звуки И солью слез глаза слепит. «О брат, смирись!..» «Мой враг не вечен!» «Проси пощады!…» «Знаю: срок Зевесу Мойрою отмечен. Древней титаны: ведом рок Титанам лучше, чем Крониду…» Но блеск и грохот. Страшен гнев Отца богов. Рассвирепев, Скалу он вержет в тьмы Аида. «Клянусь я Стиксом: коршун Ночи Уснувший Тартар возмутит, И над тобою заклекочет, И клюв копьем в твой бок вонзит… Так будь, пока в Аид не снидет Своею волею другой…» ……………………………………………… Титан! Ты помнишь, как в Аиде Он шел пронзенною стопой?

НЕБЕСНЫЕ

Когда потемнеет, выходят они. Сначала увидишь ты только огни, Но после, всмотрясь, очертания тел, И дланей, и крыл, и нацеленных стрел. В морозную ночь Скорпиона изгиб Ползет, и как будто бы шорох и скрип Суставчатых ног и сухой чешуи Расслышат сторожкие уши твои. А в книгах старинных, где желты листы, Найдешь ты всё тех же Небесных черты: Охотник наотмашь заносит копье, И гладкая Гидра свернулась и пьет. Их жизнь высока. Как священный обряд, На запад свой путь совершает их ряд. Не вечны, но длительны. Божьи рабы, Они отмеряют теченья судьбы. И наш соучастник в грядущих скорбях, У самого моря в закатных кровях, И ночью их книгу сквозь звездный туман На острове малом читал Иоанн.

ПРЕБЫВАЮЩИЙ

1

Когда гудело и хлестало шквалом, И озеро, внезапно озверев, О плоский берег билось в исступленьи, И голос грома говорил, Другие дети прятались под лодки: Не очень страшно, но смотреть Нехорошо и неприятно. А он стоял,смотрел на тучи, Ползущие упорно серым, Косматым пологом по небу, И слушал ветер,влажный плеск, И мерное дыхание грозы, И Божьей красоте дивился. Сам был как девушка. Но в бурю парус Умел поставить крепкою рукою, А если парень дюжий, Задира и буян, его толкал на ловле, – Смотрел тому в глаза, молчал, – И уходил задира прочь, И, уходя, ворчал: «Сын громов…»

2

Когда подрос, ходил кИоканану Иоканан был:«нет». Но где же было «да»? Железный Рим давил народы, Топтал, как гроздья виноградарь. Точилогнева исполнялось кровью. Закон Единого был старым свитком В ларце убогой синагоги. И брат, и Симон, и Андрей Качали головами «Плохо…» Иоканан грозил, но не было исхода. Был мир прекрасен. Иоканан был страшен — гласом льва, В пустыне вопиющего. Однажды В толпе он указал: «По мне Сей больший: недостоин Ремня Его сандалий развязать». И вот пошли с Андреем, и внимали. Когда ушли, был час десятый, – Но Симону о всем Поведали еще в тот самый вечер.